— Пошли.
Главным караванщиком переселенцы выбрали Дионисия Эвтиха, коренастого пергамца с кудлатой бородой и повадками деревенского хитрована.
— Наше вам большое здравствуйте! — замысловато поприветствовал он Сергия с Искандером.
— И вам того же, — показался Эдик, — по тому же месту. Босс, когда отправляемся?
— Как только, так сразу. Верно говорю, Дионисий?
Караванщик важно кивнул. Он влез на козлы своего фургона, приподнялся и заорал, махая рукою.
— Па-ашли! — разнеслось над караваном.
Тяжело нагруженные фургоны с поднятыми тентами загрохотали, рассыпая мечущееся эхо. Их влекли то пары, то четверки лошадей.
Выкатившись за город, погонщики разобрались, кто за кем, и выстроили караван, направляя фургоны к реке Марисус. Правили ими женщины или подростки, а мужчины ехали верхом, охраняя фланги. Преторианцы присоединились к ним.
Дорога была хороша — еще не мощенная виа, но гладкая. Камни убраны, бугры срезаны, ямы засыпаны гравием и утрамбованы.
В первый день прошли чуть больше двенадцати миль — просто для того, чтобы кони в упряжках привыкли друг к другу и втянулись в работу. Из-за этого караван остановился совсем рано — солнце еще ярко светило, повиснув над дальними горами. Дионисий, правивший передним фургоном, задрал руку вверх и покрутил ею, командуя остановку. Один из конников протрубил в рог, дублируя сигнал.
Фургоны свернули с дороги и начали разъезжаться. Дионисий заорал, всадники поскакали, разнося команду: стать в круг!
С горем пополам фургоны выстроились в неровный многоугольник, который при хорошо развитом воображении можно быо принять за окружность. Такое построение германцы называли «вагенбург» — «фургонная крепость». Конечно, нормальный военный лагерь-каструм куда лучше, но как доверить его строительство гражданским? Легионеры устроят лагерь с частоколом и рвом за три-четыре часа, переселенцы же провозятся весь день. Да и не для того придуман «круг». Окажись караван под ударом тех же сарматов, только вагенбург станет защитой переселенцам, благо тенты над фургонами — из бычьей кожи, ее не всякая стрела пробьет. Да и борта высоки — доски в два слоя, а между ними все та же кожа воловья набита. Броневик!
— Эдик! — подозвал Сергий. — Глянь на западе за холмами. Искандер, ты дуй на восток. Гефестай — на юг!
Разослав друзей-подчиненных по трем сторонам света, Сергий поскакал по направлению к четвертой, на север.
Он перебрался через ручей, пересек полосу кустарника на противоположном берегу и направил коня вверх по длинному травянистому склону.
Воздух поражал необычайной чистотой. Он и в Риме-то позволял дышать, не думая о загрязнении окружающей среды, но здесь. Воздух был густой, пряный, его хотелось пить, как воду. В небе ни облачка… Холодно было — ноябрь скоро! — но ветер не поднимался, а легионерский плащ пенула с капюшоном основательно укрывал плечи и спину. Конь легко шел шагом по высокой траве, подсохшей на корню. На вершине холма Лобанов натянул поводья и остановился. Отсюда он увидел фургонный тракт, уползающий в сизому хребту. Все вокруг было неподвижно, только ветер низко клонил траву, приглаживал широкими разливами. Да, это земля для мужчин. И не всякий потянет тутошнюю жизнь, не каждый выдюжит. Выживет храбрейший.
Сергиев конь поставил уши стрелками, нетерпеливо переступил с ноги на ногу — его влекло вперед.
Когда Лобанов спустился и приблизился к каравану, беготня только начиналась, остановка на привал — дело долгое.
Переселенцы распрягали лошадей и мулов, снимали с них сбрую; потом, оставив животных на привязях у фургонов, то там, то там разводили костры из сухого навоза и веточек, валявшихся под ногами, — горные леса ждали впереди. Когда огонь разгорался, коней уводили на водопой, а потом — в отгороженный веревками загон, где они вместе с другими упряжными и верховыми животинами будут под надзором ночной стражи. Саурана Сергий привязал к колышку рядом с фургоном.
— Хорошо здесь… — послышался за спиной голос Гефестая.
— Это точно, — согласился Роксолан. — Чувствуешь себя как на прогулке.
— Вы особо-то не загуляйте, — сказал Искандер, подойдя. — Поблизости видели конных бастарнов.
— Что ж, будем бдительны, — сделал вывод Сергий.
— И, как говорил мой дед Могамчери, — тут же подхватил Эдик, — «Бдительный живет дольше!» Это правда, что бастарны скальпы снимают?
— Правда, — кивнул сын Тиндара и усмехнулся. — Их тут все кому не лень снимают, так что береги волосы!
Чанба не ответил колкостью, лишь задумчиво поскреб макушку.
Ночь была холодная, с легким морозцем, а небо оставалось чистым. Хорошенько закусив у костра, Сергий пошел проверить, как ведет себя его конь и все ли в порядке с животными в загоне.
Было тихо, только где-то очень далеко шакал выводил во тьме жалобную песнь. Сапоги Лобанова шуршали в траве, когда он шел к лошадям, и те насторожили уши при звуке его голоса. Роксолан немного постоял, опираясь о крайний столб загона, — ему нравился хруст травы на зубах у животных. Его слух, отвыкший в городских условиях различать звуки, учился улавливать только странные, необычные шорохи, те, что выделялись на привычном фоне ночи.
Какая-то ночная птица возилась в кустах, доносился мышиный писк.
— Спать пора, — сказал он лошади Дионисия, серой в яблоках, и та тряхнула гривой, не разумея человеческую речь.
…День еще не наступил, когда возницы выбрались из-под овчинных одеял и пошли к мулам и лошадям. Ночной сторож по очереди выпускал из загона четверки и двойки, и возничие сразу вели животных на водопой, а потом — к фургонам и начинали надевать на них сбрую.
Продергивая на место цепную постромку, Дионисий Эвтих сказал:
— Надо сегодня хотя бы миль двадцать пройти.
— А чего ж не пройти, — поддержал его суетливый переселенец, — пройдем! А ты как думаешь, Сергий?
Лобанов хотел что-то ответить, но тут у него за спиной раздался дикий крик и мимо пронесся всадник на гнедом мерине — глаза выпучены, волосы всклокочены. Вытянутой рукой он показывал на холмы.
— Варвары! — вопил он. — Бастарны! — Всадник с обезумевшими глазами понесся дальше вдоль каравана, выкрикивая: — Сарматы! Спасайтесь!
Эдик, возникнув на козлах фургона, перепрыгнул на гнедого, сбрасывая паникера наземь, но было уже поздно — дикий страх разошелся волнами по каравану. Кто-то щелкнул бичом, фургон рванулся вперед. Выхватив меч, Сергий обернулся к своему коню. Но коня не было — его спугнул орущий всадник.
Мимо с громыханием неслись фургоны, возницы, стоя, наяривали лошадей, те ржали и тянули вперед, пуча глаза.
— Стоять! — заорал Лобанов, взмахивая акинаком. Куда там. Переселенцы неслись, как перепуганное стадо. На глазах у Роксолана две стрелы, окрашенные в красный цвет, воткнулись в кожаный верх фургона. Сергий резко развернулся — прямо на него летел бастарн на коротконогой мохнатой лошаденке. В кожаных штанах, в тяжелой куртке из турьей кожи, обшитой роговыми накладками, в остроконечном башлыке, бастарн натягивал тугой лук и щерил смуглое, размалеванное лицо.
Мечом отбить стрелу Роксолан не поспевал и ударил по ней ладонью, ощущая тугое сопротивление древка, несомого инерцией, и маховое касание оперения. Бастарн выкатил изумленные глаза, а в следующее мгновение Эдик проткнул ему грудь метко брошенным дротиком-пиллумом.
