Спекулятор подтянулся. Наместник кратко обрисовал ситуацию с подрывной работой и добавил:
— Будь поблизости. Квестионам[69] необязательно знать все подробности, но пусть всё будет готово к допросу предателя.
— Будет исполнено в точности, презид. Спекулятор откланялся и удалился, тяжело ступая.
В дверях он разминулся с бенефикарием-прокуратором, командующим военной частью дорожной службы. В его распоряжении были и особо доверенные курьеры-страторы, и управители мансионов по всей Дакии.
Бенефикарию Марций Турбон поведал ту же некрасивую историю, что и спекулятору, а затем потребовал:
— Прикажи всем своим, чтобы гонцам из Понс-Ветуса, Биндесдавы… короче, отовсюду — ты понял? — немедленно предоставляли самых лучших лошадей и оказывали все знаки внимания.
— Я понял, презид.
— Расставишь своих людей по всем дорогам, что проходят через Сармизегетузу, — никто не должен скрыться незаметно!
— Все исполню в точности. Не волнуйся, презид, я в этом деле собачий язык съел!
Марций Турбон еще разок окунулся, а когда вынырнул, ему подал руку кентурион фрументариев, императорских тайных агентов, шнырявших повсюду, всё видевших и все слышавших.
— Хайре![70] — расплылся в улыбке кентурион — он был из эллинов.
— Хайре.
В третий раз повторив историю об изменнике, Марций Турбон сказал:
— А с тебя спрос будет особый. Преторианцы следили за всеми пятью, хотя это было твоей работой. Возьмешь каждого из пятерки под плотное наблюдение. Задача проста — надо узнать, через кого изменник передает секретные сведения Оролесу, кто ему платит, где эти гады встречаются. Выдели пять групп, пусть каждая займется своим подопечным. А как только я узнаю, на ком вина. Сверну в рутовый листик!
— Мы схватим его, презид, — успокоил наместника кентурион.
— И самого предателя, и всю шушеру — связных, наблюдателей, стражей! Понял?
— Приказ понял.
Презид отослал фрументария движением руки, прошлепал в парильню и разлегся на ложе, отогреваясь перед долгим холодным днем. Увы, гипокаустов на улицах Сармизегетузы не держали, там дули пронизывающие ветра, словно несущие из-за гор снежное дыхание Борея.
Марций Турбон вытер потное лицо и вздохнул. Начиналось самое тягостное — ожидание.
Час проходил за часом, слипаясь в день, сползая в ночь. Презид лег пораньше, но долго ворочался, прежде чем уснуть. И снова было утро, а когда негреющее солнце вышло в зенит, по личным покоям наместника разнесся звук торопливых шагов. Марций Турбон напрягся, когда увидел пропыленного вестника с красным лицом, обдутым холодным ветром, и с выправкой старого вояки.
— Марк Ульпий Дазий приветствует тебя! — хрипло сказал вестник и понизил голос: — Оролес напал на Бендисдаву, презид!
— Ага! — вскричал Марций, торжествуя. — Благодарю тебя за эту новость, Марк! Ступай, отдохни.
Схватив маленькую бронзовую булаву, презид заколотил в гонг. Сейчас всё начнется, предвкушал он. Арестуем гада Публия Апулея, и потянется ниточка. И оборвется!
Заслышав шаги за спиной, Марций Турбон начал разворачиваться в кресле, готовясь отдать приказ, как вдруг страшный удар столкнул его в глубокий колодец темноты и боли, боли и забытья.
Деньги у Луция никогда не держались долго — получая тысячи сестерциев, он их тут же тратил, спуская на пиры и друзей. Хотя по характеру был прижимист и неприхотлив. Поэтому вскоре легат и его ликторы переехали из «Серебряного денария» на дешевый постоялый двор на окраине. Очень дешевый — это были два бревенчатых барака, а внутри постояльцев ждали парусиновые перегородки да лежаки на двоих — и не девочка ложилась с тобою рядом, а небритый мужик-переселенец, порядком подзабывший, что такое термы. Такие бараки на вилле сенатора Элия Антония строили для рабов… По соседству со «спальными корпусами» стояла длинная конюшня. Видно было, что ее строили еще в те времена, когда в окрестных лесах полно было незамиренных даков, и нападения случались едва ли не ежедневно, — стены конюшни были сложены из камня, сверху их перекрывали расколотые пополам бревна. Окошек не было, одни бойницы, а дверь сделали из толстых досок и укрепили с обеих сторон прибитыми крест-накрест брусьями. Крепость! И, судя по засевшим в стенах ржавым наконечникам стрел, крепость эту не раз пытались взять штурмом.
Оглядев крепко сбитые стойла, Гай протер своего коня пуком соломы и высыпал в кормушку с половину ведра овса. Сменил воду в поилке.
Внезапно света стало меньше — кто-то загородил открытую дверь, став на пороге. У Гая сжалось сердце. Так и есть — свет застил Бласий Созомен, наглый и подлый римлянин-полукровка. Видимо, в роду у него были мавры или нумидийцы, отсюда смуглинка в лице и широкий, приплюснутый нос. Рыжие космы, обрамлявшие это малосимпатичное лицо, гляделись дико — глаза ждали черных курчавых волос. Луция Бласий слушался, а вот легата за человека не считал, постоянно делал пакости, цеплялся по поводу и без. «А что ты мне сделаешь? — ухмылялся Бласий. — Папочке пожалуешься? Давай-давай. Скажи папуле, что плохой дядя отшлепал тебя по розовой попке! Гы-гы!»
— Что я вижу! — воскликнул Бласий. — Трибунок-то наш трудится не покладая рук!
— Чего тебе? — спросил Гай, сдерживаясь. — Я тебя трогаю?
Бласий насмешливо фыркнул:
— Попробовал бы ты меня тронуть! Тут тебе не Рим!
В конюшню заглянула скуластенькая молочница, ядреная девка из местных, и хихикнула, завидя Гая Антония, красного от стыда и злости. Это было последней каплей.
Легат медленно приблизился к Бласию. Он никогда раньше не дрался, никого еще не бил по лицу. Вспомнив Сергия, его великолепную уверенность в себе, Гай глубоко вдохнул.
— Бласий, — сказал он спокойным тоном, — ты мне надоел. Я тут подумал и решил, что пора тебе набить морду!
При этих словах у молочницы рот открылся от изумления. Бласий ошалел еще больше. Он смотрел на Гая, как сытый кот на мышку, что задумала улечься на его подстилку.
— Да ты спятил, трибунок! — все еще не верил Бласий тому, что услышал. — Ты это говоришь мне?!
— Тебе, — грозно ответил легат. — Сними меч. Он будет мешать.
Бласий Созомен имел славу первого кулачного бойца в Субуре, и затея сенаторского сынка его забавляла. Скуласто-носатое лицо расплылось в самодовольной ухмылке.
— Ну что ж. Сделаю, как ты велишь, — глумливо усмехнулся Бласий и, расстегнув перевязь с ножнами, небрежно швырнул ее на пол. — Выйдем!
Гай Антоний Скавр решительно пошагал к выходу. Он понимал, что Бласий не из-за тесноты предлагает выйти, рыжему нужны зрители. Созомен хочет вовсю насладиться унижением «трибунка». И зрители начали сходиться, молочница кликнула всех, кого смогла найти, — бои гладиаторов еще неизвестно когда будут, так хоть на хорошую драку посмотреть!
— Или принесешь мне извинения, — надменно заявил Бласий, — или.
— Никаких извинений, — стоял на своем Гай. — Это ты должен просить у меня прощения, жалкий пролетарий!
Первый же удар Бласия свалил легата с ног. Сознание на миг затуманилось. Не скрывая своего удовольствия, Бласий кинулся на лежащего «трибунка». Гая били впервые. Когда-то у него был неплохой учитель из эллинов, занимавшийся с ним пугилатусом, кулачным боем. И он подумал: надо бы сейчас припомнить тогдашние навыки, тем более что противник намного выше ростом и сильным бойцом слывет не за красивые глаза. Увалень Бласий двигается нерасторопно, всецело полагаясь лишь на мощь удара, а потому нападает грубо, прямолинейно, не заботясь о защите. Этим Гай и решил воспользоваться.
