— Слушаюсь!
Проводив глазами Веджеса, понукавшего скакуна, Верзон сказал:
— Похороним Дазия. Пока здесь пусть побудет.
Работая в восемь рук, могилу отрыли быстро. Уложили Марка Ульпия, бережно покрыв плащом, и забросали холодной сырой землей.
Постояв над последним прибежищем ветерана, декан вернулся к коню, обронив:
— В Апул!
На другой день, едва не загнав лошадей, десяток добрался до каструма. Отослав бойцов, Верзон поспешил в город — по дороге у него созрел готовый план. Быстрым шагом он прошел по Кардо Максимус и выбрался к апульской курии, где заседал местный сенат. Тит Флавий Лонгин, выбранный гражданами муниципия в декурионы, был на месте.
— Сальве, Тит, — поздоровался Верзон и сразу, без долгих церемоний, спросил: — Это правда, что сенат поручил тебе собрать стадо для передачи сарматам?
Тит Флавий, сухощавый мужчина в римской тоге и в дакийских штанах, с вывернутыми ноздрями мясистого носа, ответил с удивлением:
— Ну да. Наместник прислал деньги, мы закупили скот, сгуртовали. На днях погоним к стойбищу Сусага, заплатим ему коровами, чтобы не лез к нам.
— Много голов?
— Тысячи полторы. Да в чем дело, Верзон?!
— Наместника похитили! — бухнул вексиллатион. Выслушав последние известия, декурион сморщил лицо и сказал с чувством:
— Эх, такого человека сгубили! — нахмурившись, он спросил: — Так я не понял — презида думают спасать?
— Думают, — кивнул дак. — Я думаю! Презида спасем мы — я и ты. Ну и еще кое-кого позовем.
— Ты так шутишь?
— Мне не до шуток! — отрезал Верзон. — Презида надо срочно вытаскивать из залога, пока этот пес смердящий. Публий Апулей… не передумал оставлять его в живых. О войсках и не думай, Тит. Даже если нам удастся поднять легион, что проку? Язиги просто откочуют дальше в степь!
— Или останутся на месте, а презида убьют и закопают.
— Вот именно! А перегонщиков они примут с радостью.
— И что дальше?
— Не знаю, — признался декан. — Дальше будет видно.
— Вот незадача… — проворчал декурион. — Едем! Стадо милях в десяти отсюда, на старой стоянке.
В день победы жителям Бендисдавы привалило работенки. Надо было захоронить сотни трупов, починить Декуманские ворота и заделать брешь в стене, через которую бежали латрункулы. Почти сотня разбойников попала в плен, им вручили заступы и ломы и приказали копать большую могилу. Разбойнички старались: чуяли, что могут и сами под землю уйти.
Кентурия легионеров Плосурния сторожила пленников, а вот ауксилларии дружными усилиями приводили Бендисдаву в порядок — и бревна в порушенный частокол втесали, и новую воротную башенку сложили, так что на долю ветеранов-поселенцев осталось одно лишь руководство.
Сергий Роксолан от работы тоже не отлынивал, поучаствовал во всех делах. И к вечеру почти ничто в Бендисдаве не напоминало об утреннем сражении.
После ужина сарматы-гости засобирались домой, и Тзана решила не отставать от соплеменников.
— А не страшно одной? — сумрачно спросил Лобанов, следя за тем, как разбирается юрта.
Девушка важно ответила:
— Я — дочь скептуха! Никто во всей степи не посмеет обидеть меня.
— Так ты у нас еще и знатная особа?
— А ты думал? Не абы как!
— И как зовут твоего отца?
— Сусаг сын Тизия, великий вождь язигов! Сергий вздохнул, и Тзана подошла к нему, улыбаясь ласково и чуть виновато.
— Ты расстроен тем, — спросила она прямо, — что не обладал мною?
— Степь велика, Тзана, — снова вздохнул Роксолан. — Когда я теперь увижу тебя? И увижу ли вообще?
— Для того, кто любит и желает, — проворковала дочь вождя, — степь ужимается до размеров попоны. Ты перейдешь нашу степь, как несжатое поле, и мы свидимся, вот посмотришь!
— Буду ждать и надеяться, — улыбнулся Сергий.
Он подставил руки, и с его помощью Тзана взлетела в седло.
— Вале!
— Вале…
В ночь после сражения жители Бендисдавы долго не ложились спать. Сергий же залег пораньше. Погано ему было, муторно. Тоскливо. Не хватало Тзаны. Недоступной, неукротимой — и такой желанной. Никто не мог так, как она, сочетать детскую непосредственность с искушенностью опытной любовницы. Одним видом своим эта девушка обещала больше, чем могло объять самое горячее воображение.
Извертевшись, Сергий все же заснул. А ранним утром, распрощавшись с Плосурнием, Авлом и другими ранними пташками, преторианцы порысили в сторону Апула.
— Ну вот, — сказал Эдик довольно, — одно дело сделали, отрыли «крота»! Эй, босс, когда за золотом двинем?
— Какой пролетарий наглый пошел, — вздохнул Искандер. — «Эй, босс!» Это так он обращается к старшему по званию! Мало ты его угнетал, Сергей.
— Ничего, — улыбнулся Роксолан, — сейчас я его так притесню, что живо обучится любезному обхождению.
— Притесняй, притесняй, — зловеще проговорил Чанба. — Допритесняешься, морда буржуйская! Устрою революцию, будешь знать.
— А по сопатке? — воинственно вопросил Гефестай.
— Молчи, контра!
Продолжая мило беседовать, маленький отряд добрался почти до самого Апула. Миль десять оставалось одолеть преторианцам, когда впереди заклубилось реденькое облачко пыли.
— Наши друзья тарны? — стал вглядываться в пыльную пелену Эдик.
— Да там всего человек пять или шесть, — пригляделся Гефестай.
Поравнявшись с неизвестными всадниками, Сергий осадил коня — в одном из проезжих он узнал старого вексиллатиона.
— Верзон! А ты куда? Нас встречаешь?
— Сальве, Сергий, — вскинул руку вексиллатион. — Беда приключилась!
Кратко посвятив преторианцев в суть ЧП, Верзон представил своего спутника, сухощавого и жилистого, в теплой дакийской одежде и в легионерской пенуле:
— Это Тит Флавий Лонгин, он декурион в Сармизегетузе и в Напоке, и в канабе Тринадцатого Сдвоенного в Апуле. Мы с ним решили перегнать большое стадо в зимник к Сусагу. А там посмотрим!
— Мы посмотрим с вами! — моментально сориентировался Сергий.
Два эскадрона перемешались, и пыль, поднятая копытами коней, заклубилась одним большим облаком.
Стадо, предназначенное для ежегодной выплаты кочевникам, паслось под охраной легионеров- пекуариев, откомандированных из лагеря Тринадцатого Сдвоенного. Когда Сергий увидел это огромное
