– Кляссер не отдается, – сказал я.
– Почему? – удивился Фима. – Все отдается. Только надо заплатить.
– Это подарок.
– Подарки тоже можно продавать. А если не хочешь продавать, то подари мне его.
– Шутка, – догадался я.
– Твои условия?
– Сначала скажи, – попросил я, – что ты задумал?
– Как только я тебе покажу мою мысль, – сказал Фима, повторяя чьи-то чужие слова, – это будет уже не моя мысль.
– Говори, говори.
По Сивцеву Вражку под нашими окнами проехал студебекер, он был перегружен и рычал, пересчитывая шинами булыжники мостовой.
– Они цемент возят, – сказал Фимка, который очень много знал. – Там на Малом Афанасьевском военный дом ремонтируют.
Мы помолчали. Королев взял кляссер и стал поворачивать его, словно искал пятно крови или царапину. Ну просто как Шерлок Холмс.
– Значит, не отдаешь?
– А ты бы отдал?
– За тысячу рублей отдал.
– Давай тысячу!
Даже у Фимки не могло быть тысячи.
– Мы ее с тобой заработаем, – сказал Фимка.
– Как?
– Пошли на Арбат, в марочный магазин.
– Зачем?
– А затем, что у некоторых людей есть голова на плечах, а у некоторых ее нету.
– Нет, ты скажи!
– По дороге расскажу.
Королев буквально прямо трепетал от волнения. Видно, ему такая славная мысль пришла в голову, что не терпелось ее проверить.
По Староконюшенному мы вышли на Арбат.
Королев не объяснял, что придумал, а я делал вид, что мне неинтересно, и мы говорили об «Индийской гробнице», о новой математичке, о том, что Ивашкин проигрался в пристенок – нашел с кем сражаться, Спивак вообще опасная личность, меня Боря Солнышко предупреждал, чтобы я держался от него подальше.
Мы учились в мужской школе и девочками не интересовались, их не было в поле нашего зрения.
Я хотел заглянуть в зоомагазин, напротив «Юного зрителя», но Фима тут взъелся на меня.
– Слушай, Егор, – сказал он взрослым тоном. – Ты совершенно не видишь разницы между важными и неважными проблемами. У нас с тобой в руках сокровище. А тебе бы на золотую рыбку поглядеть.
– Сеня сказал, что там попугаев привезли.
– Тем более. Скажи, Моржиха, ты хочешь стать богатым?
– Хочу.
– А очень богатым?
– Не тяни, Фимка, выкладывай.
– У тебя есть кляссер. Который может делать копии марок.
– Я и без тебя знаю.
– Такому, как ты, не грех и напомнить. Скажи, как ты его использовал?
– Я сделал копии марок.
– Каких?
– Какие у меня были.
– Егор, у тебя, считай, марок нет. Ты нищий!
– Не скажи!
У меня в классе и на дворе разные прозвища. На дворе меня зовут Моржом или Моржихой. И не потому, что я толстый или с усами. У меня фамилия похожа на слово «моржиха». А в школе меня чаще называли Егором – от имени Игорь, или Рыжим. Я на самом деле не очень рыжий, но немного все-таки рыжеватый.
Но нищим попрошу меня не называть.
Фимка нарочно дразнился.
– Все на свете относительно, – сказал он. – Но копия с марки, которая стоит рубль, тоже стоит рубль. Значит, нам с тобой надо найти дорогую марку.
– И сделать с нее копию!
– Ну, ты у нас Ломоносов! – засмеялся он.
– Значит, надо взять марку у тебя! – догадался я.
– Дурак. У меня самая дорогая марка, может, пять рублей стоит.
– А у кого есть дорогая марка?
Фимка замолчал, он давал мне время, чтобы я пошевелил мозгами.
Я, конечно, пошевелил.
– Я знаю, в арбатском магазине есть альбом с цепеллинами.
В то время, весной сорок шестого, в марочные магазины на Арбате и на Кузнецком мосту привозили альбомы из Германии. Трофейные. Они лежали на прилавке, толстые, и на каждой странице наклеены одинаковые марки. Большей частью немецкие. Почему-то в тот день я вспомнил об альбоме с немецкими цепеллинами. Их было несколько серий: «Полярный рейс», «Чикагский рейс», «Южноамериканский рейс»… Одни были обыкновенные, а некоторые с опечатками и вариантами цвета. Редкие марки, которые впоследствии совсем пропали. Конечно, они стоили, по сравнению с нынешним временем, сущие гроши. Но и сущие гроши были далеко за пределами наших возможностей.
И пока мы шагали по узкому тротуару, мое воображение начало разыгрываться.
Сколько у нас осталось попыток? Наверное, пятнадцать. Значит, и марок пятнадцать.
– А что-нибудь дороже цепеллинов там есть?
– На Советы посмотреть, – сказал Королев. – Вроде у Клавди есть тетрадка с консульской почтой.
Клавдей он называл продавщицу в марочном отделе. На самом деле марками торговали только за одним прилавком, справа от двери. Клавдя была злая щекастая торговка, ей бы не марки продавать, а водку. Она была толстая, а маленькие светлые глазки лежали на тугих красных щеках, исчерченных синими жилками.
Детей она не выносила. Дети дорогих марок не покупали, а Клавде казалось, что они украдут марку. Но у нее попробуй укради – у нее глаза даже за ушами есть.
Мы пришли и встали у края прилавка. Даже поздоровались. Вернее всего, Клавдя нас в лицо знала – мы уже года два сюда ходили. Она нам не ответила. У прилавка стояли неизвестный старик лет пятидесяти с бородой и Витька-каланча, в шинели и ушанке. Он всегда делал вид, что контуженый, всю войну прошел, на самом деле он всегда здесь, на Арбате, ошивался.
Королев так спешил разбогатеть, что сразу спросил:
– А консульскую почту можно посмотреть?
Каланча рассмеялся, как голубь, забулькал горлом. Наверное, ему показалось, что пришли два оборванца в ювелирный магазин и просят показать им бриллианты. Но мы не были оборванцами. На мне было пальто, которое мама перешила из своего, но вполне приличное. А Королев был в модном лыжном костюме, может, помните, серая куртка с прямыми плечами и кокеткой синего цвета. Румяный, крепкий, ну прямо с плаката о счастливом детстве.
После такой ошибки Королева нам бы вообще ничего не увидеть, но нам помог старик с бородой.
– А я ведь тоже так начинал, – сообщил он Клавде.
– Ну, уж не с консульской почты, – сказал Каланча.
