настоящих наших.
— Понятно, — Осоргин опустил голову, посмотрел на свои руки. — Принципы рекрутирования? Если можно это так назвать.
— Вполне. Офицеры. Марковцы. Дроздовцы. Корниловцы. Моряки. Прочие, имеющие опыт боёв. Любых, неважно, где и когда. Георгиевские кавалеры, если встретятся, в идеале – кавалеры солдатских крестов. Возраст – желательно не старше сорока пяти, лучше – моложе, однако мальчиков попрошу всё же избегать. Пока. Нам требуются люди, умеющие и желающие самостоятельно мыслить, пусть и в рамках заданных границ. Хорошая физическая форма – или возможность достаточно быстро таковую приобрести. Желательно – пока одиноких либо без стойких привязанностей. Попутный совет, Вадим Викентьич – ищите людей своего типа. Так меньше возможностей ошибиться. Я сам всегда действую подобным манером.
— Странно это очень, Яков Кириллыч.
— Что странно?
— По типу, по складу мышления, по речи – я вас как своего ровесника ощущаю. А вы, простите, молоды ведь просто бессовестно. Непростительно, если будет позволен мне такой каламбур.
— Вот именно поэтому мне придётся доверить вам подбор кадров, — вздохнул Гурьев. — Каждому всё с самого начала объяснять – даже моего терпения на это не хватит. Объяснять, через понятную настороженность продираясь? После вас, Вадим Викентьевич, я, разумеется, с каждым побеседую. И плотно. Но после, а не вместо. И будьте готовы к тому, что не все ваши кандидаты пройдут отбор. Что же касается молодости… Мы с вами, господин капитан – как снаряды. Только я позже изготовлен. Вот и вся разница.
— Ну, не уверен, — покачал головой Осоргин. — Насчёт снарядов – это интересно. Но вот калибр-то у вас, Яков Кириллыч… Поболе будет.
— Даже не калибр, — задумчиво произнёс Гурьев. — Не калибр, скорее, начинка.
— Шимоза, — усмехнулся Осоргин. — Не то, что во мне, — дымный порох, да ещё и отсыревший, к тому же.
— Высушим, Вадим Викентьевич, — широко улыбнулся Гурьев. — Да не в этом дело.
— А в чём же?
— На самом деле я во многом не понимаю ваше поколение, Вадим Викентьевич. И с ужасом думаю иногда, что было бы, останься отец в живых. Я ведь не идеализирую прошлое, в отличие от многих из вас. Хотя у меня-то как раз имеются для этого все основания.
— Вы полагаете, мы его идеализируем? Прошлое?
— Конечно, Вадим Викентьевич. Без всякого сомнения. Таково свойство человеческой памяти. А ведь каратели Ренненкампф и Меллер-Закомельский, и девятое января, и пожары на Пресне, и быдло-солдатики, посылаемые толпами под пулемёты, — всё это тоже наше прошлое. Очень не хочется об этом помнить. Совершенно не хочется. А надо.
— Тогда зачем?!
— Затем, что Большевизия-Коминтерния, желающая растоптать весь мир – не Россия. Россия не была ни сказочным берендеевым царством, ни священной державой народа-богоносца. И безобразий было выше головы, и скотства хватало, и система, в самом деле, прогнила, и династия выдохлась окончательно, и тысяча ещё может быть названо причин. Но при всём этом – курс на мировую революцию мне нравится куда меньше. То есть совсем не нравится. Это всё портит. Что бы ни говорили – Россия всё же была живая страна, не идеальная, но живая. А не механическая орда, надвигающаяся на человечество. Вот затем. Чтобы не вляпаться снова.
— На что вы надеетесь, Яков Кириллыч?
— На то, что ещё не поздно. Что есть ещё шанс. Пусть последний, но есть.
— Шанс? — переспросил Осоргин. И покачал головой: – Шанс.
— Я знаю, как нелегко в это поверить. Просто очень многое изменилось.
— Давно ли?
— Не слишком. Но изменилось очень сильно. И будет меняться дальше. Мы только чуть-чуть подтолкнём. Направим процесс.
В конце-то концов, подумал моряк. Заниматься своим делом – или вертеть баранку, к которой так и не привык по-настоящему? День за год. Почему мне так нравится этот мальчишка, прах меня побери?! Мальчишка? О-о, нет. Не мальчишка. Всё, что угодно. Только не это.
— Мы сделаем вот что, Вадим Викентьевич, — продолжил Гурьев. — Я не собираюсь ни пирамид выстраивать, ни пудрить мозги, — ни вам, ни кому-либо другому. Вы лицензию таксиста имеете?
— Нет.
— Я куплю вам лицензию и таксомотор. Он будет полностью и безраздельно ваш, вот совершенно. И в любую минуту, как только вам окажется со мной не по пути, вы вернётесь к прежней жизни. Мне кажется, так будет достаточно честно. Согласны?
— Согласен. В излишнее благородство играть не стану, опыт не тот. Тем более, что выкуп вы сами назначили. Так что – на том и порешим.
— Ну и прекрасно, — Гурьев снова разлил спиртное по рюмкам.
— Хорошо. К делу, — кивнул Осоргин. — Сколько всё-таки человек, поточнее?
— Не более двух отделений. Плюс резерв и штаб. Итого – тридцать человек максимум. Большим количеством нам и руководить пока не под силу, и может вызвать ненужные кривотолки и слухи. И размещать людей надо, и довольствие организовать, и средства потребуются.
— Вот мы и подошли к следующему вопросу, — усмехнулся Осоргин.
По движению, которым моряк достал и закурил новую папиросу, Гурьев понял, в каком волнении тот пребывает. Он кивнул:
— Разумеется. Прошу к столу, господин капитан.
Несколько картинным, рассчитанным на эффект жестом, Гурьев вынул из кармана бархатный мешочек и высыпал его содержимое перед Осоргиным. Моряк непроизвольно отшатнулся, едва удержавшись на стуле.
В этой кучке не было ни одного алмаза весом менее чем в пять каратов. А были и тяжелее. И несколько штук, тянувших, пожалуй, на добрый десяток.
— О… Однако, — хрипло проговорил Осоргин через некоторое время, не обращая внимания на потухшую в его пальцах папиросу. — Позволите?
Гурьев кивнул утвердительно. Осоргин протянул руку, потрогал кристаллы. Взял один, покрупнее, посмотрел зачем-то на свет.
— И какова же… стоимость? Хотя бы примерно?
— Думаю, около миллиона фунтов.
— Надеюсь, вы не храните это… здесь?!
— Ну, разумеется. Это не всё, Вадим Викентьевич. Это нам на булавки.
— Откуда?!
— Я объясню. Позже. А пока – обсудим наши краткосрочные планы.
Лондон. Апрель 1934 г
Рэйчел не покидало стойкое ощущение, что Гурьев проводит с Тэдди едва ли не больше времени, чем с ней. Ну, не меньше, — это уж точно. И учит его этим странным, не похожим ни на какую борьбу или бокс приёмам. И прыгать через скакалочку. Бог мой, а это ещё зачем?! И Тэдди. Он так изменился, подумала Рэйчел. Совершенно переменился. Просто сокровище, а не ребёнок. А всё это Джейк. У него просто настоящий талант. И Тэдди в него влюблён. Только и слышно – Джейк, Джейк, Джейк сказал, Джейк знает, Джейк может! А я?! Нет, я не могу. Я просто устала. Я так ужасно устала! Он такой великан. И это кольцо – он что, забыл, зачем приехал, о чём меня просил?! Он целыми днями пропадает с Тэдди и со мной. Нет, не может быть. Это же просто немыслимо. Ведь он… И цветы. Всё время цветы. Это же безумные деньги, — такие цветы. Сколько у него денег, — печатает он их, что ли?! Господи Боже, что за человек?! Интересно,
