– Не могу же я отдавать их вам на людях. У меня сразу испортится вся торговля.
– Хорошо, – согласился Мем. – Пойдемте.
Когда они пробирались к внутренней двери между столиками и толпившимися возле стойки не вполне трезвыми посетителями, трактирщик сделал вид, будто споткнулся. Он наклонился к столику северян и дважды стукнул по нему костяшками пальцев. Неизвестно, как в этом трактире, а в Каменных Пристанях подобный трюк у идущего отвечать означал «я не выучил вопроса, горю, выручайте». И Мему не очень понравилось, как при этом вслед ему поглядели северяне.
Доносы были писаны в два почерка – часть угловатым прямым, часть – мелким, красивым, наклонным. Только это одно Мем и успел высмотреть во врученном ему свитке. Ему показалось по теням на окошке, что Яся освободилась, и он сразу поспешил в дом тетушки Ин. С верхнего этажа навстречу ему спускался молодой красавец-тарг в богато расшитом кафтане. Плащ, подбитый мехом лунного кота, он нес, небрежно перекинув через руку, перстни на пальцах играли огнями. А за ним, светясь от счастья, словно праздничный фонарик, плыла Яся в накидочке и сапожках для улицы.
То, что высокорожденный, вне всяких правил, забирает девушку с собой, до Мема дошло только когда эти двое, обратив на лицеиста внимания не больше, чем на букашку, вышли на улицу. Снаружи за дверьми их ждали слуги, со двора дома вынесли золоченый паланкин. Мем сунулся было следом, да опоздал.
Яся сделала вид, что его не знает. Не поздоровалась, даже не кивнула. Прошла словно мимо пустого места.
Доносы выпали у Мема из рукава, он забыл, за чем сюда пришел.
Неизвестно, сколько времени он стоял, провожая взглядом давно растаявший в ночи свет факелов. Оторвался от опустевшей улицы Мем только из-за того, что его настойчиво дергали за рукав. Тормошила его тетушка Ин.
– Мем, – сказала она. – Пойдем-ка. Незачем тебе туда смотреть. – Взяла его за край рукава и повела, только не в сторону гостевых, а к жилым комнатам.
Он поплелся за ней покорно, словно теленок. Что-то из его жизни только что исчезло, оставив в душе такое же пустое место, каким он сам сотую долю стражи назад выглядел перед Ясей и надменным владетельным киром с золоченым паланкином, кучей денег и слуг. Из-за этой пустоты он даже не заметил, как оказался у тетушки Ин в постели. И что он там делал, он тоже почти не понял. Чем-то занималось его тело, а в том месте под сердцем, где прячется душа, было пусто. Потом его тело устало, а сам Мем немного пришел в себя. Поначалу он лежал, уткнувшись носом в мягкое белое плечо тетушки Ин, а она гладила его по волосам, виску и щеке и шептала:
– Какой ты стал... Совсем взрослый... Приходи всегда, я не стану брать с тебя плату... И не ходи больше к девчонкам наверх, не надо, они ничего не умеют. Хочешь, я дам тебе лар?.. Отец совсем не дает тебе денег, а они тебе нужны...
Мем поднял голову, потом привстал на локте. Ему думалось, тетушке Ин лет тридцать пять. Она была еще весьма красива, только не той прозрачной и нежной юной красотой, которая нравилась Мему. На лице ее была наложена ночная яркая косметика, но тело все равно выглядело значительно моложе лица. Узнай он, впрочем, сколько ей лет на самом деле, он бы не поверил. Для него пока и тридцать пять было возрастом глубокой старости – шутка ли, почти вдвое старше его самого...
Вот так он и дошел до одной из тех жизненных границ, на которых требуется на что-то решаться. Выбирать, как он дальше будет себя вести: как плохой человек или как хороший? Всех убьет или всем простит? Как станут воспринимать его люди вокруг, когда он сделает выбор, и важно ли ему это?.. Старуха предлагала ему деньги, чтобы он оставался в ее постели. Яся считает его за существо, достойное взгляда, и уехала с богатым таргом. В лицее его наверняка выпорют за то, что он без предупреждения потерялся на двое суток. Сам он возомнил себя следователем и взялся раскрывать преступление, которое сейчас для него не имеет никакого значения. Но на самом деле неизвестно: то, что он на свет родился, – это вообще надо было кому?.. Представляет ли его жизнь хоть какую-то ценность помимо тех гадостей, которые говорит о ней инспектор Нонор?.. Неужели он в самом деле такое ничтожество? Просто дурак с большими кулаками? Похоже на то.
Мему стало так тошно, что оставалось только раскиснуть, словно девчонке, расплакаться и сказать себе: «Бедный я! Как мне себя жалко!»
Тетушка Ин вздохнула. Мем тоже.
– Вернешься? – спросила она.
Вместо ответа Мем лег обратно в шелковые подушки.
Тетушка Ин провела по его спине ладонью.
– Спи здесь, – сказала она. – Я разбужу тебя утром.
И Мем заснул.
Часть 2
Утром Мем проснулся другим человеком.
Вчера его не просто обидели. Его оскорбили. Оскорбили пошло, грязно и незаслуженно. Ясе должно стать понятно, что она совершила огромную ошибку, не считая такого порядочного и терпеливого человека, как Мем, достойным внимания. И он ей это докажет. Она раскается. Она тысячу раз раскается. Только будет уже поздно. Он отряхнет ее, как грязь со своих ног, и пройдет мимо, не замечая. Она еще будет кусать себе локти из-за того, что смалодушничала и не дождалась того дня, когда он, Мем, станет богат и прославлен...
Мем потянулся, уперевшись руками в спинку кровати, и вдруг ему стало понятно, что он не просто проснулся, а был разбужен. Причем не тетушкой Ин. На улице, за составленным из полупрозрачных ромбических стеклышек окном, происходило что-то неуместное для раннего утра на Веселом Бережку. Драка, облава на вора, пожар или нечто похожее в этом же духе. Вначале кто-то громко закричал – от того, собственно говоря, Мем проснулся. Теперь там поднялись беготня и суета, захлопали двери и ставни. «Да бегите же за полицией кто-нибудь!» – расслышал Мем надрывный женский вопль.
Тетушки Ин рядом не оказалось (интересно, допустимо ли теперь Мему называть ее тетушкой?). Спросить, что там происходит, было не у кого. Мем мигом соскочил с шелковой постели и стал быстро натягивать одежду. Кажется, беспорядок происходил в том самом кабачке напротив. У Мема появилось нехорошее предчувствие, что это все может иметь самое непосредственное отношение к проводимому им расследованию, но не в пользу ему, а во вред. Два вчерашних северянина очень Мему не понравились. А куда он дел доносы? Он пошарил в рукавах, встряхнул кафтан, плащ, поискал на полу и на кровати. Свитка не было. Выходит, он, полупьяный еще, обронил его вчера? Вот незадача! Впрочем, не важно. Хозяин настрочит ему новые. Мем застегнул последнюю пуговицу, оглядел себя в зеркало и увидел на полочке рядом с перчатками золотой кружочек монетки, видимо, оставленной ему. Он состроил в зеркало рожу и брать денежку не стал. Поспешил на улицу, потому что суета там не успокаивалась, а, наоборот, разрасталась.
У двери трактира напротив толпились и шумели местные обитатели. Не гости веселых кварталов, ибо ко второй четверти утренней стражи гостей здесь оставалось мало, а именно коренное население: весьма утратившие к рассвету завлекательный вид девицы, сомнительной внешности и дохода молодые люди, охраняющие порядок в заведениях и помогающие расплатиться не в меру прижимистым клиентам, окосевшие за ночь от своего занятия виночерпии, вездесущие поварята, которых легко можно перепутать с карманными воришками, и прочий ушлый народец, испокон века заселявший юго-восточную набережную Рабежского острова. Толпа эта была всерьез встревожена и шумела, словно осиное гнездо, по которому ударили палкой.
Люди собрались перед порогом кабачка, но внутрь не входили, несмотря на то, что дверь была приоткрыта. Мем раздвинул толпу плечом и, достав жетон Тайной Стражи, спустился в полуподвальчик. Уткнувшись в стойку, беззвучно рыдала та нескладная девица, которую он в позапрошлый раз напугал до заикания. Два похожих на большеротых лягушат мальчишки лет тринадцати-четырнадцати с бледными мордочками стояли возле дверцы на кухню. На этот раз ни Мем, ни его жетон не произвели здесь былого впечатления.
– Что у вас произошло? – спросил Мем.
Вместо ответа один из мальчишек толкнул кухонную дверцу, предлагая Мему самому пройти и посмотреть.
