на грязную пену. С детства не люблю церемониальный чай, но что было делать?
Доктор поморщился и стал зачитывать с бумеля:
– «Все лицензированные клиникой операции одобрены независимым этическим комитетом и Международной комиссией по биоэтике. Вы можете отказаться от операции до её начала, если не желаете, чтобы врачебный опыт при её проведении был использован для совершенствования методик. Вы имеете право получить полный список особенностей вашего организма, дополнительно выявленных во время операции…» – У меня чуть мозги не задымились. Хорошо ещё, что понимать это нет нужды, ведь не меня же резать собираются. – «Клиника обязуется не использовать для пересадки органы несовершеннолетних и невменяемых граждан. Материалом для гомопластических пересадок живых тканей будет только тело взрослого человека, находящегося в состоянии полной вменяемости или завещавшего свои органы на медицинские цели, или искусственные и животные органы, полностью совместимые с тканями пациента. Клиника гарантирует, что наносимый вам вред скоропроходящ, а случайности и опасности для здоровья полностью исключены…»
Так он читал свою заумную инструкцию ещё минут пять, а мы слушали и кивали. Потом Дзюитиро подвинул бумель мне и сказал:
– Подписывайте.
Херми кивнула, и я черкнул пальцем по шершавой электронной бумаге, оставляя ген-материал. Херми тоже поставила автограф.
– Грибок сушёный хочешь? – спросил я и показал ей шляпку мухомора. – В улёте будет легче, наверное…
– Спасибо, молодой человек, об анестезии мы позаботимся, – усмехнулся врач.
– Скажите хоть, что вы делать собираетесь, – обиделся я.
– Срезать сетчатку, имплантировать диод, переводящий световое воздействие в слабый ток, нарастить искусственную сетчатку с чипом преобразования зрительной информации в сигналы… Неплохо? Одновременно будет изменен пол пациентки. Вряд ли сейчас уместно перечислять этапы этой сложной операции. Надеюсь, вы не из общества охраны животных, дружище?
– При чем здесь животные?
Дзюитиро и Херми рассмеялись.
– Я уже знаю, что нет, не волнуйтесь, иначе я не утвердил бы вас свидетелем добровольного согласия пациентки. – Он взглянул на часы. Видимо, ещё оставалось немного времени до начала операции. – От этих ребят, знаете ли, одни проблемы. Эти озабоченные мировыми проблемами люди уже приравняли человека к мухе-дрозофиле. Мол, он такое же животное, ничуть не лучше. А ведь как хорошо начинали! Кто же против гуманных правил оперирования? Разве мы не создали тепличные условия жизни для подопытных мышей? Но им всё было мало.
– Доктор Дзюитиро работал в компании моего отца, руководил лабораторией биомедицинских исследований. Оядзи помог найти ему новое место работы, когда лабораторию закрыли…
– А я уже слышал про МКБ, – похвалился я, – что они тоже мешают настоящим учёным.
– Верно, – немного удивился доктор Дзюитиро. – Особенно сомнология от этих поборников страдает. Как получить новое лекарство, если со всех сторон тебе в шею сопят биоэтики и защитники людей-животных? – Он развёл руки и глянул на Херми. – Пришлось уйти в практическую медицину, иначе свистун грозил возбудить против меня преследование… Я уверен, что этическое регулирование – только средство в неявной конкурентной борьбе, этот факт чуть ли не светится в их «Бюллетене медицинской этики»! – Доктор раскраснелся и потёр окуляры, словно они запотели.
– Не волнуйтесь так, – сказала Херми и повернулась ко мне. – Доктор Дзюитиро много натерпелся от этой братии.
Я остался в кабинете и мог наблюдать за операционной через голик. Мне показывали только самый общий план, и всё равно глядеть на него было страшновато. Вот и читал электронные журналы, пока Херми оперировали. Поначалу вообще буквы не мог узнать, хотя кану я с пяти лет учить начал. А потом притерпелся, отключил звук и перестал за неё волноваться.
Сперва мне медицинский журнал попался, но я в нём ничего не понял. Липидный обмен, сыворотка крови, патологические изменения! Вообще ни одного слова знакомого не было. А ведь я совсем недавно генетикой интересовался, образовательный канал смотрел… Может, это со мной от волнения? Я отодвинул этот журнал и взял другой, попроще. Там я прочитал заметку про тройку каких-то сумасшедших. Они соорудили ракету и поднялись на высоту в сто камэ, и вот теперь им срочно надо взлететь снова, а то премию не получат. Просят кредит, в общем, но желающих поделиться что-то не видно…
И тут мне Аоки позвонила.
– Куда это тебя занесло? – удивилась она, когда увидала интерьер клиники.
– Да так, Херми попросила меня с ней в больницу съездить, – промямлил я.
– Вот как? – нахмурилась девушка. – А то я решила, что ты на приёме у мэра. Поедешь сегодня на Полосу? Просто так, бои айбо поглядеть и всё такое?
– Сезон же закрыт.
– Пока снег там не лёг, покатушки не отменяются. Давай подъезжай к «Падшему небоскрёбу» часов в пять, ёси?
Я прикинул время и согласился. Всё равно придётся что-то возбуждающее глотать, заодно проконсультируюсь у Гриба. Или не стоит, чтобы потом у него полиция не выпытала? Я представил, как слоняюсь весь на нервах по квартире, гляжу на будильник и жду сигнала к ограблению. Нет уж, лучше забыться в развлечении.
Я взял другой электронный журнал, и мне как назло попалась статья про систему наказаний. Из неё я узнал, что бывает условное осуждение, которое называется «пробация», и «пероул», то есть условно- досрочное освобождение. Что одно, что другое звучало зловеще. И ещё я узнал, что у нас на острове за условно осужденными непрерывно следят чипы и люди. Что мне Тадаси и говорил. И таких надзирателей десятки тысяч! В смысле людей. Они командуют поднадзорными и вообще говорят им, где следует жить и с кем общаться. Если меня условно осудят, с камайну придётся распрощаться… И стоит ли тогда затевать всё это жуткое предприятие? Хотя нет, я ведь как раз собирался отделаться от камайну после ограбления. А может, остановиться пока не поздно и просто кататься с байкерами? Я поймал себя на этой мысли и поскорее отодвинул гнусный журнал.
Что за настроение перед самой кражей!
– Зачитался! – услышал я бодрый голос и вскочил. В дверях стояла Херми и слабо улыбалась. – Скучаешь без меня?
Усталый доктор Дзюитиро поддерживал пациентку под локоть.
– Ты что, передумала? – удивился я.
– Принимайте новорожденного, Егор-сан, – произнёс хирург торжественно.
– Всё уже, операция позади. Гляди, что мне подарили на память.
– Так ты теперь отоко? И как тебя называть?
– Кедзи, я уже выбрала… То есть выбрал.
Он показал бумажный кошелёк тато и крошечную бутылочку с экстрактом из крови, всё это было завёрнуто и перевязано красной лентой. На пакете крепился ломтик сушёного моллюска аваби, тот символизировал счастливое событие. Так мне «новорожденный» юноша сказал. А в тато лежали гольки с изображением варэмэ и разными этапами приживления данкона. Мне чуть дурно не стало, а Х… то есть Кедзи прямо лучился счастьем.
– Ладно, скорее вези меня домой, пока анестезия действует. А то упаду прямо посреди коридора, потащишь на себе.
– Ничего, не надорвусь.
– Будьте осторожны, молодой человек, берегите вашего юного друга, – напутствовал меня врач.
И мы отправились обратно. По дороге Кедзи то и дело трогал левый глаз, туда ему воткнули линзу с живительным раствором. Тот понемногу выделялся и уже начал заживлять роговицу глаза. А ещё ему «ампличипы» вживили, в паху – чтобы они отслеживали реакцию организма на изменения. В общем, непростое это дело оказалось. А Кедзи отчего-то радовался. Поехать на покатушки, само собой, он сегодня не мог.
