– А какой нынче год, не скажете?
– Говорят, год Дракона, – ответил я.
– Дракона… – задумчиво повторила она. – А по номеру, по номеру не припомните?
Я назвал порядковый номер года.
– От Рождества Христова? – уточнила старушка.
Я подтвердил, что да, от Рождества Христова.
Графиня возвела глаза к орлу, пошевелила губами, что-то высчитывая, а затем объявила:
– Пора в отпуск.
– Дайте мне урок мужества, а потом уходите в отпуск, – попросил я.
– Да-да, непременно! Это уж непременно! – оживилась графиня и скрылась за перламутровыми дверями.
Через минуту там послышались легкие и мягкие шаги, обе створки двери распахнулись, и передо мною предстал маленький человек в напудренном парике, в длинном камзоле и при шпаге. С первого взгляда я узнал в нем Суворова. Это несколько ошеломило меня, и я отступил на шаг.
– Добро пожаловать, милостивый государь! – быстро проговорил Суворов, глядя на меня снизу вверх абсолютно умными глазами.
От волнения я забыл, как его зовут. Помнил, что Генералиссимус, но отчество совершенно выпало. Генералиссимус Алексеевич? Генералиссимус Ильич?..
– Здравствуйте, Генералиссимус… – сказал я.
– О! – протестующе воскликнул Суворов, поднимая тонкие ладони. – Мы с вами не на плацу. Можете запросто – Александр Васильевич.
«Тезка, – почему-то подумал я. – Мы с Суворовым тезки».
Я последовал за ним через зал, вспоминая все, что читал когда-то или слышал о Суворове. «Переход через Альпы» – так! «Тяжело в ученье – легко в бою» – есть! «Плох тот солдат, который…» Дальнейшее сомнительно.
Мимо нас проскользнула графиня, нагруженная хозяйственной сумкой.
– Александр Васильевич, миленький, я в отпуск ухожу, в отпуск, может, и не свидимся больше. Вы бессмертный, вам-то что, а мне уж помирать пора, – протараторила она на ходу, на что Суворов довольно резко ответил:
– Чушь, любезная, чушь! – и добавил что-то по-французски.
Графиня разразилась французской тирадой, покраснела, сделала книксен и упорхнула.
Мы прошли еще один зал, где висели пыльные знамена. При виде их Суворов поморщился.
Распахнулась дверь, обнаруживая кабинет с бархатными креслами и резным бюро темного дерева. На бюро стоял зеленый телефонный аппарат. Суворов отстегнул шпагу, стянул парик и сложил то и другое на бюро.
– Я полагал, что опять пионеры, – объяснил он. – Пионеров мне положено встречать при шпаге. У нас хозрасчетная организация, – продолжил он, понизив голос, – так что приходится идти на мелкие ухищрения. Присаживайтесь…
Я сел в кресло. Суворов же в кресло не сел, а принялся расхаживать по кабинету в молчании. Я тоже молчал, считая всякие вопросы нелепыми.
– Вы не знаете случаем, где можно купить детские колготки? – вдруг спросил Суворов. – Понимаете, такие… шерстяные, тепленькие. На девочку пяти лет.
– А… А зачем вам?
– Ах, у меня тьма потомков в этом городе! – воскликнул Суворов. – И обо всех надо позаботиться. Как же – прапрапра… В общем, много прадедушка – Генералиссимус! Неудобно… А я с трудом ориентируюсь. Многое изменилось.
– Поручите адъютанту, – посоветовал я. Мне понравилось, что я столь находчиво вспомнил об адъютанте. Но Суворов помрачнел и взглянул на меня исподлобья.
– Мой последний адъютант, да будет вам известно, погиб при взятии Измаила. Редкого мужества был офицер, – сказал он и уселся в кресло напротив.
– Я спрошу у жены, – сказал я.
– Да-да, спросите, батенька, – снова потеплел Суворов. – Я заплачу.
Он порылся в кармане камзола и достал кожаный мешочек, туго набитый. Я подумал, что Суворов собирается отсыпать мне несколько золотых монет, но он встряхнул мешочек, размял его пальцами и высыпал на ладонь горстку бурого порошка. Он поднес ладонь к лицу и энергично втянул носом воздух. Порошок исчез с ладони. Суворов откинулся на спинку кресла, страдальчески зажмурился и оглушительно чихнул.
В кабинет вяло влетел двуглавый орел с запиской в одном из клювов. Он сел на подлокотник кресла, в котором был Генералиссимус, и протянул ему записку. Суворов прочитал ее и кинул на бюро.
– Нет, решительно никакого покою! – вскричал он, вскочил на ноги, снова нацепил парик и шпагу и выбежал прочь из кабинета. Орел обреченно полетел за ним.
Вскоре за дверью послышались детские голоса и шарканье ног по паркету. Голос Суворова сказал:
– Встаньте полукругом, девочек вперед. Тишина!
– Малахов, прекрати безобразничать! – сказал женский голос.
– Вы пришли сюда, чтобы прослушать урок мужества, – сказал Суворов. – Так-с… Это похвально. Славные Отечества сыны, коих ордена и регалии покоятся на стендах, боевые знамена наши, оружие храбрых полков – все перед вами. Не было равного русскому солдату в стойкости, не было равного в терпении, не было и не будет равного по духу.
– Малахов! – вскричал тот же женский голос.
– И ты, Малахов, станешь солдатом, – продолжал Суворов, – чтобы с оружием в руках беречь Россию от врагов. Сколько тебе лет?
– Тринадцать, – послышался голос, по-видимому, Малахова.
– Я в твои годы уже командовал полком. Гренадеры! Орлы! Все как на подбор орлы… Так вот. Однажды приходит ко мне в штаб полковник Сабуров и говорит: «Александр Васильевич, австрияки шалят!.» Да- с.
– Александр Васильевич, у них по программе сейчас другое, – сказал женский голос. – Вы нам, пожалуйста, что-нибудь о традициях.
– Прошу в Рымникский зал, – сказал Суворов.
Шум переместился в глубь музея. Я приоткрыл дверь кабинета и выглянул. Сквозь распахнутые двери залов мне был виден Суворов перед пионерами. Он стоял, опираясь левой рукой на эфес шпаги. В правой была указка. Ею Генералиссимус водил по карте. Позади пионеров стояла высоченная женщина, скрестив руки на животе.
Я вернулся в кабинет и принялся изучать обстановку. На бюро, рядом с телефоном, лежала пачка квитанций и счетов. Среди них счет на междугородный разговор с Измаилом и квитанция химчистки. В квитанции значилось: «Камзол зеленый, поношен., ср. загрязн.» Лежал журнал «Огонек», раскрытый на последней странице с наполовину отгаданным кроссвордом. Я осторожно потянул на себя один из ящичков бюро. В нем в полнейшем беспорядке были навалены ордена, медали, часы, радиолампы, конденсаторы и сопротивления. В другом ящичке был ворох почтовых марок. Третий ящичек оказался запертым.
Внезапно зазвонил телефон. Я отпрыгнул от бюро и снова упал в кресло. Телефон продолжал звонить. Тогда я, оглянувшись на дверь, подошел к аппарату и снял трубку.
– Александр Васильевич? – сказал мужской голос. – Рад вас приветствовать. Как здоровьице?
– Александр Васильевич вышел, – сказал я.
– А с кем я говорю, простите?
Я назвал свою фамилию и добавил, что я посетитель музея.
– Ах, вы из нынешних… – разочарованно протянул собеседник и сказал: – Передайте Александру Васильевичу, что звонил Михаил Васильевич. Он знает. Я ему перезвоню.
Я повесил трубку и вернулся на свое место. Через пять минут пришел Суворов. Он проделал ту же процедуру с париком и шпагой, но парик повесил на медную ручку ящичка бюро для просушки. Он взял гребень и, придерживая парик на ручке, расчесал букли. Пудра образовала легкое облачко. Белые волосы
