всего это можно сделать, читая размышления о нём, написанные для театра.
— Это весьма оригинальное и глубокое открытие, — заметил Панталоне вполне серьёзно. — Подобная мысль никогда не приходила мне в голову, а ведь она так верна. Сударь, это истина, которая облагораживает наше искусство. Мне ясно, что вы способный человек, — стало ясно, как только я вас увидел, а я разбираюсь в людях. Я понял, кто вы, как только вы сказали «Доброе утро». Как вы думаете, смогли бы вы при случае помочь мне подготовить сценарий? Мой ум так обременён тысячью мелких дел, что не всегда готов к такой работе. Вы полагаете, что смогли бы мне помочь?
— Абсолютно уверен.
— М-да. Я тоже в этом не сомневался. С обязанностями Фелисьена вы скоро познакомитесь. Ну что ж, если желаете, можете поехать с нами. Полагаю, вам понадобится жалованье?
— Ну, если так принято.
— Что бы вы сказали о десяти ливрах в месяц?
— Я бы сказал, что это далеко не сокровища Перу.
— Я бы мог дать пятнадцать, — неохотно сказал Бине, — но сейчас плохие времена.
— Ручаюсь, что изменю их к лучшему для вас.
— Не сомневаюсь, что вы в этом уверены. Итак, мы поняли друг друга?
— Вполне, — сухо сказал Андре-Луи и таким образом оказался на службе у Мельпомены.
Глава III. МУЗА КОМЕДИИ
Если вступление труппы в городок Гишен и не было в точности таким триумфальным, как того желал Бине, по крайней мере оно было достаточно впечатляющим и оглушительным, чтобы селяне рот разинули. Комедианты казались им причудливыми существами из другого мира — да так оно и было. Впереди ехал фаэтон, запряжённый двумя фламандскими лошадьми, который скрипел и издавал стоны. Правил им сам Панталоне, огромный и тучный Панталоне, затянутый в красный костюм, на который он надел длинную женскую ночную сорочку коричневого цвета. На лице красовался огромный картонный нос. На козлах рядом с ним восседал Пьеро, в белом балахоне с длинными рукавами, скрывавшими руки, в широких белых штанах и чёрной шапочке. Лицо его было набелено мукой. В руках у Пьеро была труба, и он извлекал из неё ужасающие звуки.
На крыше экипажа ехали Полишинель, Скарамуш, Арлекин и Паскарьель. Полишинель, в чёрном камзоле, покрой которого был в моде лет сто тому назад, с горбами спереди и сзади, с белыми брыжами и в чёрной маске, скрывавшей верхнюю часть лица, стоял широко расставив ноги, чтобы не свалиться, и торжественно и яростно колотил в барабан. Трое других сидели по углам крыши, свесив ноги. Скарамуш, весь в чёрном по испанской моде семнадцатого века, с наклеенными усами, бренчал на гитаре, которая издавала нестройные звуки. Арлекин, оборванный и покрытый заплатами всех цветов радуги, в кожаном поясе и с деревянной шпагой, время от времени ударял в тарелки. Верхняя часть его лица была вымазана сажей. Паскарьель, одетый лекарем — в шапочке и белом переднике, — веселил зрителей, демонстрируя огромный жестяный клистир, который, выпуская воздух, издавал жалобный писк.
В самом экипаже сидели три дамы, составлявшие женский персонал труппы. Они выглядывали в окошко, обмениваясь остротами с горожанами. Климена, Влюблённая, одетая в красивый атлас, затканный цветами, в тыквообразном парике, скрывавшем её собственные локоны, выглядела настоящей светской дамой, так что становилось непонятно, как она попала в эту странную компанию. Мадам в роли «благородной матери» тоже была одета с роскошью, правда столь нарочитой, что это вызывало смех. Её причёска представляла собой чудовищное сооружение, украшенное цветами и маленькими страусовыми перьями. Лицом к ним и спиной к лошадям сидела притворно застенчивая Коломбина в платье в зелёную и синюю полоску и в белом муслиновом чепце молочницы.
Старый фаэтон, в свои лучшие дни, быть может, возивший какого-нибудь прелата, просто чудом не разваливался и лишь стонал под чрезмерной и столь неподходящей для него ношей.
За фаэтоном следовал фургон, впереди которого шествовал длинный, тощий Родомон, с лицом, вымазанным красной краской, нацепивший для пущего устрашения грозные усищи. На голове у него была широкая фетровая шляпа с грязным пером, на ногах — высокие сапоги. Зычным голосом он изрыгал угрозы, суля всем встречным кровавую расправу, от которой кровь стыла в жилах. На крыше фургона сидел один Леандр. Он был в голубом атласном костюме с кружевными гофрированными манжетами и в красных туфлях на каблуках. Волосы напудрены, на лице мушки, в руках — лорнет. На боку маленькая шпага. Леандр выглядел настоящим придворным и был очень красив. Женщины Гишена кокетливо строили ему глазки, а он принимал это как естественную дань своим чарам и отвечал им тем же. Подобно Климене, он выглядел чужим в этой компании разбойников.
Шествие замыкал Андре-Луи, который вёл двух ослов, тащивших повозку с реквизитом. Он наклеил себе фальшивый нос, чтобы не быть узнанным. Больше он ничего не изменил в своей внешности, даже не переоделся. Андре-Луи устало плёлся в хвосте рядом с ослами, и никто не обращал на него ни малейшего внимания, что вполне его устраивало.
Актёры обошли город, буквально бурливший: готовились к ярмарке, которая должна была состояться на следующей неделе. Время от времени они останавливались, какофония сразу смолкала, и Полишинель громовым голосом объявлял, что сегодня вечером в пять часов на старом рынке знаменитая труппа импровизаторов господина Бине сыграет новую комедию в четырёх актах под названием «Бессердечный отец».
Наконец они прибыли на старый рынок, занимавший цокольный этаж ратуши. Рынок был открыт четырём ветрам: с обоих фасадов у него было по две арки, а по торцам — по одной. Почти все они были забиты досками. Через две незаколоченные арки публика будет входить в театр, а городские оборвыши и скряги, которым жаль истратить несколько су на билеты, смогут воспользоваться ими, чтобы хоть одним глазком взглянуть на представление.
Никогда в жизни Андре-Луи, не привыкший к физическому труду, не трудился так, как в этот полдень. Надо было соорудить и подготовить сцену в конце рыночного зала. Он начал понимать, какой ценой достанутся ему пятнадцать ливров в месяц. Сняв пышные наряды, Родомон и Леандр помогали Андре-Луи плотничать. Они работали вчетвером — точнее, втроём, так как Панталоне только выкрикивал распоряжения. Примерно через полчаса остальные четверо актёров, пообедавших вместе с дамами, сменили Андре-Луи с товарищами, и те и свою очередь пошли обедать. Полишинель остался за главного.
Перейдя площадь, Андре-Луи с актёрами подошли к маленькой гостинице, где они уже успели поселиться. В узком коридоре он лицом к лицу столкнулся с Клименой, которая, сбросив роскошное оперенье, переоделась в своё обычное платье.
— Ну что, понравилось? — развязно спросила она.
Он взглянул ей прямо в глаза.
— А я рассчитываю на вознаграждение, — ответил он своим странным холодным тоном. Когда он так говорил, трудно было понять, что он при этом думает.
Она нахмурилась.
— Вам… вам уже понадобилось вознаграждение!
— Клянусь честью, оно-то и привлекло меня с самого начала.
Они были совсем одни, так как остальные ушли в приготовленную для труппы комнату, где был накрыт стол. Андре-Луи внезапно остро ощутил очарование её женственности, а поскольку, основательно изучив Мужчину, он ровным счётом ничего не смыслил в Женщине, то ему и в голову не пришло, что это сама Климена воздействует на него, тонко и неуловимо.
— Что же это за вознаграждение? — спросила она его с самым невинным видом.
— Пятнадцать ливров в месяц, — отрывисто ответил он, с трудом удержавшись на самом краю пропасти.
С минуту она озадаченно смотрела на него, совершенно сбитая с толку, затем пришла в себя.
— А в придачу к пятнадцати ливрам — полный пансион, — сказала она. — Не забудьте и его принять
