предъявить свое удостоверение испугался.
Около шести утра поезд увез нас из столь негостеприимной Вологды, однако следовал он лишь до Архангельска, и добираться дальше нам пришлось на перекладных. В вечерней мгле мы вышли на перрон в конечной точке нашего следования – в Северодвинске, где и были встречены организаторами концертов. От них мы узнали массу подробностей. Во-первых, из редакции одной из местных газет они звонили в Вологду, что несколько озадачило и напугало вологодские органы внутренних дел. Во-вторых, поезд, которым мы должны были приехать, встречал оператор с видеокамерой, заснявший рассказы пассажиров из нашего вагона о поразившем всех штурме наших двух купе и неоправданном милицейском произволе. Женщины говорили, что в течение еще нескольких часов у пассажиров, особенно у детей, была резь в слизистой оболочке глаз и текли слезы. После получения подобных новостей и осознания факта нашего опоздания организаторы отменили первый концерт, запланированный на 29 января. Два других выступления, 30 и 31 января, прошли нормально для публики, хотя нам это далось с большим трудом, чем обычно.
На следующий день после приезда я настоял на том, чтобы в травматологическом отделении одной из северодвинских больниц были зафиксированы: множественные ссадины и кровоподтеки на теле и конечностях, ушибы шеи и грудной клетки, синяки на лицах, перелом носа, травматологический неврит плечевого нерва и даже гематома на половом члене. Я не оговорился: на посещении травматолога мне пришлось настоять. После того как все произошло, участники группы были полны желания восстановить справедливость. Для этого я, после нашего возвращения в Москву, собирался предпринять ряд конкретных действий, чтобы хоть как-то наказать милиционеров – участников «штурмовой группы». Но уже в первые часы нашего пребывания в Северодвинске настроение в группе стало меняться. Ребята говорили: «Чего мы можем добиться? Ничего у нас не выйдет!». Запал прошел, возобладало впитанное с молоком матери неверие в торжество справедливости, особенно если собираешься добиваться ее официальным путем…
Но зачастую мой характер не позволяет мне останавливаться на достигнутом. Но что же я мог сделать?..
Когда мы вернулись в Москву, я первым делом связался с редакцией «Московского комсомольца», в результате чего на первой странице газеты в рубрике «срочно в номер» появилась короткая заметка о приключившейся с группой неприятности. Почти одновременно в передаче «Московский телетайп» московского телеканала появился репортаж со студии им.Горького, где несколько участников «Крематория» рассказали о милицейском нападении и продемонстрировали свои травмы. Вскоре информация о совершившемся появилась еще в нескольких изданиях, теле- и радиопрограммах.
Но это еще не все. Я составил заявление в министерство внутренних дел, где изложил все обстоятельства произошедшего в нужном нам ракурсе – «стрелять так стрелять!» (для тех, кто хочет прочесть это заявление полностью, я помещаю его в приложении к данной главе). К заявлению были приложены вырезки из газет, а в конце документа красовалась печать официально зарегистрированного акционерного общества «Крематорий». А это уже не просто сборище физических лиц, фирма – лицо юридическое. Но и этого было мало. Я не хотел, чтобы какой-нибудь чиновник положил нашу бумагу под зеленое сукно, поэтому решил пробиться на прием к заместителю министра внутренних дел. Узнав адрес приемной, я записался на прием и в назначенное время явился в здание, расположенное недалеко от метро «Сухаревская».
Я поднялся по ступенькам к подъезду небольшого особняка, открыл дверь и назвал свою фамилию вахтеру. Меня проводили в сумрачный зал с высоким потолком, где ожидали приема еще десять-пятнадцать человек. Через какое-то время из кабинета вышел уже прошедший процедуру посетитель. Невооруженным глазом было заметно, что он недоволен результатами беседы, а междометия, ежесекундно вырывавшиеся из его уст, явно указывали, что он продолжает спорить с обитателем кабинета. Спустя десять минут та же история повторилась со следующим просителем. В общем, ни у кого из выходивших я не заметил хоть какого-нибудь удовлетворения. Наконец настал мой черед. С папкой наперевес я вошел в логово государственного чиновника высшего уровня.
Кабинет был довольно вместительным, в нем нашлось место длиннющему столу из темного дерева, бравшему свое начало от стола хозяина, и весьма значительному свободному пространству, забранному ковровой дорожкой багряного цвета. Во главе стола восседал один из руководителей Министерства внутренних дел Дунаев, чуть ближе, по обе стороны от него, расположились два его сотрудника – видимо, референты. Меня пригласили присесть, и я начал излагать суть дела. Рассказ мой – как и наше заявление – кроме фактов содержал эмоциональную окраску случившегося (читайте текст заявления в конце главы). По ходу рассказа три моих собеседника прерывали меня частными вопросами, и я сообщал интересовавшие их подробности. Когда я подошел к финальной части своей речи и заявил, что «к сожалению, средства массовой информации уже сообщили о данном акте милицейского произвола», Дунаев прервал меня словами: «Знаем. Уже читали!». В этот момент я понял, что последовательность предпринятых мной действий была абсолютно правильной. Высокий милицейский начальник уже не мог просто так отмахнуться от всего произошедшего.
Из кабинета Дунаева я выходил окрыленный. Мне было обещано служебное расследование, после которого виновные будут строго наказаны, вплоть до увольнения из милиции. Забегая вперед, скажу, что это обещание было выполнено. Уже через месяц мне позвонил следователь ярославской прокуратуры, ведущий данное дело. Вначале он просил всех пострадавших приехать для дачи показаний в Ярославль. Но после того как я мотивировал невозможность нашего приезда в сей славный город, он сам приезжал в столицу и беседовал с участниками группы. Также было проведено опознание нападавших по фотографиям, в общем прокуратура серьезно взялась за дело. Точного финала истории я не знаю, но по собственным каналам мы узнали, что после суда все милиционеры из «штурмовой группы» были уволены из министерства внутренних дел. Если бы правоохранительные органы столь же щепетильно контролировали действия своих сотрудников во всех случаях, российские граждане не ощущали бы себя абсолютно беззащитными и рэкетируемыми дважды: и бандитами, и милицией, поставленной на защиту добропорядочных россиян.
