Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной. Позже она скажет:
— Это — почти мистический опыт. В какой же это религии? — в какой-то восточной — высшая степень экстаза — ощущать себя предметом. Камнем. Было очень похоже. Мне казалось, меня несет вниз по течению, и я начинаю испытывать восхитительное чувство выхода из личности. Я постепенно перестаю быть Эстер и превращаюсь в нуль — без суеты, травм, просто так. Только Бытие…
Маска с глиняным носом легла на столик, стоявший рядом. Бросая на нее быстрые взгляды, Шунмэйкер вставил пилку в один из надрезов, которые он до этого сделал, и протолкнул ее до кости. Затем совместил ее с линией нового контура носа и стал осторожно пропиливать кость.
— Кости отпиливаются легко, — заметил он, обращаясь к Эстер. — Человек в сущности очень хрупок.
Лезвие достигло мягкой перегородки, и Шунмэйкер вытащил пилку.
— А сейчас — самое хитрое. Мне нужно отпилить вторую сторону точно так же. Иначе твой нос останется кривобоким.
Он вставил пилку во второй надрез, внимательно изучая маску. Эстер показалось, что у него ушло на это не меньше четверти часа. Потом Шунмэйкер сделал пару пробных движений и, наконец, отпилил кость и на этой стороне.
— Твоя горбинка теперь — это просто два кусочка кости, болтающиеся на перегородке. Нам нужно срезать их в два приема. — И он быстро проделал это ножиком, лезвие которого загибалось углом, и завершил фазу грациозным росчерком губки.
— А теперь твоя горбинка валяется внутри. — Он оттянул пинцетом одну из ноздрей, вставил в нос пару щипчиков и принялся вылавливать горбинку. Сейчас пришью ее назад, — улыбнулся он. — Надо же, она еще и не хочет вылезать. — И он ножницами отрезал горбинку, которая продолжала держаться за боковой хрящ. Потом пинцетом вытащил темный кусок хряща и торжествующе помахал им перед лицом Эстер. — Двадцать два года социальной обездоленности, nicht wahr? Конец первого акта. Мы положим ее в формальдегид. Если хочешь, можешь сохранить как сувенир. — Во время монолога Шунмэйкер поглаживал острые края срезанного хряща маленьким рашпилем.
Итак, с горбинкой покончено. На ее месте теперь осталась плоская площадка. Носовой мост был слишком широк, чтобы служить началом носа, и его предстояло сузить.
Шунмэйкер снова занялся подкопом к носовым костям — на этот раз в том месте, где нос соприкасался со скуловыми костями и далее. Вынув ножницы, он вставил прямоугольную пилку.
— Понимаешь, твои носовые кости очень жестко закреплены: по бокам — к скулам, наверху — ко лбу. Мы должны их сломать, чтобы нос можно было двигать, как этот кусочек глины.
Он пропилил кости с обеих сторон, отделяя их от скуловых костей. Затем взял зубило и принялся проталкивать его в ноздрю, пока оно не дошло до кости.
— Если что-нибудь почувствуешь, скажи. — Он пару раз ударил по зубилу молоточком, потом остановился, подумал и начал стучать сильнее. — Твердая, сволочь. — Он отбросил свой шутливый тон. Тук, тук, тук. — Ну давай, скотина. — Зубило, миллиметр за миллиметром, продалбливало себе путь между бровями Эстер. — Scheisse! — С громким щелчком ее нос отделился ото лба. Зажав его большими пальцами, Шунмэйкер закончил процесс перелома.
— Видишь? Теперь он свободно двигается. Акт второй. А сейчас мы укоротим das septum, ja.
Он сделал скальпелем надрез вокруг перегородки — между ней и примыкающими боковыми хрящами. Затем разрезал перегородку от верха до «хребта» в самой глубине ноздрей.
— Теперь с твоей перегородкой можно делать все, что угодно. Возьмем ножницы и окончим работу. — Он сделал подкоп вдоль перегородки до самой глабеллы.
Потом просунул скальпель в надрез — так, чтобы инструмент вошел в одну ноздрю и вышел из другой, — и продолжал им работать, пока перегородка не отделилась от основания. Затем приподнял пинцетом ноздрю, залез внутрь зажимом Аллиса, вытянул часть свободно болтающейся перегородки и быстро перенес на нее разжатый кронциркуль, которым перед этим измерил маску. Потом прямыми ножницами отрезал от перегородки треугольный кусок.
— А теперь сложим все на место.
Поглядывая одним глазом на маску, он свел вместе носовые кости. Это сузило мост и убрало площадку оттуда, где до этого была горбинка. Потом он долго сверял — сошлись ли обе половинки в одну точку. Кости, передвигаясь, похрустывали.
— Теперь наложим пару швов на твой вздернутый нос.
Шов проходил от недавно надрезанного края перегородки до колумелы. Держа в руках иголку в специальном зажиме, он сделал шелковой ниткой два косых стежка через всю ширину колумелы и перегородки.
Операция заняла, в общей сложности, меньше часа. Лицо Эстер вытерли, сняли эти ужасные тампоны и вместо них наложили сульфамидную мазь и свежий бинт. Один кусочек пластыря лег на ноздри, а другой — пересек мост ее нового носа. Сверху — лекало Стента, оловянный зажим и еще немного пластыря. В ноздри засунули резиновые трубки, чтобы она смогла дышать.
Через два дня вся эта упаковка была снята. Через пять дней — пластырь. Через семь — швы. Готовый продукт производства выглядел смешно, но Шунмэйкер заверил, что через пару месяцев он немного опустится. Так оно и получилось.
III
Вот, казалось бы, и все. Для кого угодно, но только не для Эстер. Может, свою роль сыграли ее «горбоносые» привычки, но никогда она не вела себя с мужчинами столь пассивно. Пассивность выражалась в ней однобоко, — во всяком случае, когда через сутки она вышла после операции из больницы, в которую направил ее Шунмэйкер, и брела по Ист-Сайду в состоянии легкой амнезии, пугая людей своим белым клювом и некоторым шоком в глазах, — просто она была сексуально возбуждена — будто Шунмэйкер вставил ей в носовую полость нечто вроде потайного выключателя или клитора. В конце концов, полость есть полость, — талант Тренча к метафорам мог оказаться заразным.
Вернувшись на следующей неделе для снятия швов, она сидела то сводя, то разводя ноги, хлопая ресницами, нежно выговаривая слова, — в общем, делая все известные ей вульгарные глупости. Шунмэйкер с профессиональной легкостью тут же все понял.
— Приходи завтра, — сказал он ей. У Ирвинг был выходной. На следующий день Эстер пришла, надев нижнее белье с максимальным количеством всяких завязок, бретелек и амулетиков. Возможно даже с капелькой «Шалимара» на марле в центре лица.
Из задней комнаты раздался голос:
— Ну как ты себя чувствуешь?
Она засмеялась — пожалуй, слишком громко:
— Пока болит, но…
— Именно «но»! Существуют способы забыть о боли.
Казалось, она потеряла всякую способность избавиться от глупой, полуизвиняющейся улыбки, которая растягивала ей лицо, внося свою лепту в носовую боль.
— Знаешь, что мы сейчас сделаем? Точнее, что я сейчас сделаю? Конечно.
Она позволила ему раздеть себя. Дойдя до черного пояска, он разразился комментарием:
— О! О Боже!
Внезапный приступ совести: ведь этот поясок подарил Слэб. С любовью, само собой.
— Брось. Брось эти стриптизные штучки. Ты же не девочка.
Она издала еще один самоуничижающий смешок.
— Понимаете, просто другой парень. Подарил мне его. Парень, которого я любила.
'Она в шоке', — слегка удивился он.
