главное — моя бедная душа: ей нет здесь приюта, или, лучше сказать, для ней нет такого приюта здесь, куда бы не доходили до нее волненья. Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской. Вы в письме вашем сказали, хотя вскользь и хотя не иначе, как на условиях, что, может быть, когда-нибудь побываете в моей родине, то есть в деревне. Теперь я буду вас просить об этом серьезно. Ради бога, если случится вам быть в Полтаве, приезжайте ко мне в деревню Васильевку, в тридцати пяти верстах от Полтавы. Вы мне сделаете великую услугу и благодеяние. Вот в чем дело: рассмотрите ее и положение, в каком она находится, и напишите об этом мне, а также и чем можно поправить обстоятельства. Дела запущены мною. Маминька — предобрейшая и слабейшая женщина, ее обманывают на каждом шагу. Вы человек умный и знающий: вы заметите тотчас то, чего я сам никак не замечу, ибо я, признаюсь, теперь едва даже могу заметить, что существую. Сделайте мне эту милость. В Полтаве вы узнаете, где наша деревня и как к ней доехать, от Ивана Васильевича Капниста*, который живет постоянно в Полтаве. Маминька несколько раз слышала об вас от меня и будет рада вам несказанно. Сестры мои, из которых две на днях вышли из института и вам несколько знакомы, предобрые девушки и еще, без сомнения, не успели выучиться ничему дурному. Вы поживите денька два или три, что вас заставят сделать непременно. Если вы не хотите дать виду, или вам покажется неловким показать маминьке, что вы ревизуете имение, то скажите, пожалуй, что я вас просил особенно исследовать почву земли и годность ее для саду, а маминька знает, что я всегда хотел развести сад. Это ее обрадует, как знак, что я, без сомнения, собираюсь сам пожить скоро в деревне. А потом, между прочим, речь и о хозяйстве, и о любопытстве вашем всё видеть, что всё очень натурально, а я, между прочим, от себя предуведомил маминьку, что вы большой охотник до саду и большой охотник хозяйничать и знаток. Итак, не откажите в этой просьбе, которою вы не можете себе представить, как меня обяжете. Вам, верно, выберется время по уборке хлеба и окончании работ, прекрасным сентябрем, осенью, или, еще лучше, прежде. Впрочем, как вам удобнее… Когда она будет говорить о хозяйстве… Она, бедная, твердо уверена, что у ней то и то сделано, когда между прочим ни того, ни другого не делано; что это в этом положении, а не в том положении. Я не извиняюсь перед вами в том, что возлагаю на вас такую комиссию. Я знаю ваше доброе сердце и дружбу нашу… Прощайте, мой добрый друг, Николай Данилович! Уведомляйте меня подробнее о вашей жизни и о том, что делается с вами; я буду вас также уведомлять. Одно письмо ваше я могу еще получить в Москве*. Адресуйте на имя профессора Михаила Петровича Погодина на Девичьем поле.
Обнимаю вас и вашего братца и всех ваших добрых знакомых, если только они ценят и любят вас.
Елагиной А. П., апрель 1840*
Не имеете ли какого-нибудь известия от Раевской? Если нет, то прошу вас еще одной милости. Вы верно знаете дочь* пастора Зедергольма. Напишите ей маленькую записочку, чтобы она уведомила на маленьком лоскутке бумажки. Она, верно, знает мысли Раевской об этом деле. Откровеннее сколько возможно. Маминька отъезжает завтра[370] и потому здесь нужно необходимо окончание совершенно решительное. Если окажется что-нибудь похожее на слово: нет (деликатничать нечего, меня теперь ничто не может огорчить), то сестра может сделать противоположное, т. е. ехать с маминькой. Но теперь в таких я <хлопотах?>. Отъезд задержан. Я был у вас и не застал дома. Хотел ехать к Зедергольму, но никто мне не мог означить его адреса.
<
Гоголь М. И., 3 мая 1840*
Полагаю, что письмо мое вас застанет в Полтаве. Я уверен, что вы, любезная маминька, доехали хорошо и благополучно. Через неделю и я собираюсь в дорогу. Лиза день погрустила после вашего отъезда. Потом успокоилась. Мы были потом опять у Раевской. Я совершенно благодарю бога за то, что Лиза будет у ней. Она будет там совершенно счастлива.
Сделайте милость, передайте мой поклон и самое искреннейшее рукопожатие Софии Васильевне* и Ивану Васильевичу Капнистам. Скажите Софии Васильевне, что я очень часто думаю о ней и очень жалею, что мне не удалось видеться с ней лично.
С истинным почтением к вам всегда остаюсь
Гоголь А. В., 3 мая 1840*
Посылаю тебе, милая моя Анет, твой браслет и почтовой бумаги для писем ко мне и целую тебя несколько раз заочно, душенька моя. Будь, ради бога, тем, чем ты дала мне слово быть, и помни всегда, что нарушить слово, данное мне, будет с твоей стороны такое преступленье, больше которого ты не можешь сделать. Но об этом довольно. Я знаю, что ты меня любишь и что для тебя свято мое желание. Лиза день было погрустила после вас, особливо когда вошла в пустую комнату. Но на другой и на третий день развеселилась снова. Теперь она уже обожает Раевскую, куда она переезжает 10 мая. Прощай, душенька! Не забывай писать ко мне обо всем, что с тобою случится. Пиши ко мне на тоненькой бумаге и запечатывай без конверта, и, сделавши мой адрес, потом уже заключай в пакет и на пакете надписуй только Погодина, а он, распечатавши его, вынет оттуда твое письмецо и перешлет ко мне.
Лиза тебе кланяется.
Жуковскому В. А., 3 мая 1840*
Пишу к вам впопыхах. Перед выездом. Я запоздал за тем и другим. Сделал кое-какую сделку с третьею частью моих сочин<ений>. Деньги получу не вдруг и не теперь, но верные. От Погодина вы получите половину в этом году того долга, который вы для меня сделали, благодаря великодушной любви вашей. Теперь у меня на душе покойнее, и я чувствую даже, чего давно не чувствовал, какое-то тайное расположение к труду. О, если бы отошли и унеслись от меня последние тревоги. Духу моему теперь нужно спокойствие, совершенное спокойствие. Теперь должен я повергнуть к ногам вашим просьбу. Просьбу, которую мне посоветовали сделать в одно и то же время к<нязь> Вяземский и Тургенев, как будто по вдохновению. Кривцов получил, как вам известно, место директора основывающейся ныне в Риме нашей Академии художеств, с 20 тысячами рублей жалованья <в> год. Так как при директорах всегда бывает[371] конференц-секретарь, то почему не сделаться мне секретарем его. Здесь я даже могу быть полезным, я, решительно бесполезный во всем прочем. А уж для меня-то наверно это будет полезно, потому что тогда мне, может быть, дадут рублей 1000 серебр<ом> жалованья. О, сколько бы это удалило от меня черных и смущающих мыслей. И почему же, когда все что-
