— Да не знаю… А это очень важно, Келли?
— Я не поеду, если ты думаешь, что это слишком дорого. Прости. Не надо мне было это говорить.
— Нет-нет. Все нормально. Если тебе важно…
— Я же понимаю, ты на меня тратишь бешеные деньги. Я же правда стараюсь сэкономить на чем могу, папочка. Ты не поверишь, сколько я разных вещей себе
— Знаю. Все в порядке. Я тебе днем переведу деньги на счет.
— Тебя точно это не слишком напряжет?
— Совсем не напряжет. Но в следующем году придется жить по-другому, Келли.
— Конечно, по-другому. Я хочу сказать, у меня кончатся все занятия, останется только выпускной проект: работы для итоговой выставки, две или три. Дейл решит, сколько мне надо будет сделать. На следующий год я себе смогу найти какую-нибудь работу на неполный день. Мне самой жалко, что все так дорого, папочка. Иногда я думаю — и как ты справляешься? Надеюсь, ты же понимаешь, я тебе жутко благодарна.
— Насчет меня не волнуйся.
— Надеюсь, я когда-нибудь заработаю на своих картинах кучу бабок — так что смогу тебе кое-что вернуть.
— Что ты, Келли, даже не думай об этом. — Трубка в руке Кардинала была скользкой от пота, сердце бешено билось в груди. Благодарность Келли обезоружила его. Где-то в глубине души у него захлопнулась дверь, проскрежетал засов, и на окне появилась табличка, которой уже давно не пользовались: «Закрыто до дальнейших распоряжений».
— У тебя голос какой-то напряженный, папочка. От работы крыша едет?
— Пресса как с цепи сорвалась. По-моему, они не уймутся, пока мы не призовем на помощь авиацию. И продвигаюсь я не так, как надо бы.
— Продвинешься.
Они закончили разговор, обменявшись сведениями о погоде: у нее было тепло и солнечно, температура измерялась по Фаренгейту; у него — безоблачно, холодно, температура по Цельсию, ниже нуля. Кардинал швырнул телефон на диван. И застыл посреди гостиной в полной неподвижности. Как человек, только что получивший ужасное известие. Снаружи донесся шум, и он не сразу сообразил, что это такое. А сообразив, ринулся в кухню и распахнул боковую дверь с воплем: «Давай, вперед, зверюга!»
Он давно заметил, что еноты прорыли под домом обширные потайные ходы. В это время года они обычно впадают в спячку, но пол у Кардинала пропускал достаточно тепла, чтобы енот решил, что зима уже прошла. Когда Кардинал заметил эту морду-маску в первый раз, енот исследовал чуткими чёрными лапами половинку яблока. Затем он стал появляться два-три раза в неделю, опрокидывал мусорные баки в гараже и рылся в кучах всякой дряни в поисках еды.
Мучительно дрожа, Кардинал подобрал обрывки пластиковой упаковки, пустую коробку из-под пончиков; поодаль на полу гаража валялась обглоданная куриная кость. Он вернулся в дом как раз вовремя: звонил телефон.
Только после трех звонков он вспомнил, куда бросил трубку. Он выудил ее из груды диванных подушек, когда Делорм уже готова была отключиться.
— А, — сказала она. — Я думала, ты уже выехал.
— Как раз собирался. Что нового?
— Этот парень с Си-би-эс вернул нам кассету. И вместе с ней он прислал… цифровую версию? Улучшенную версию? — Франкоканадские вопросительные интонации в голосе Делорм никогда не звучали так многообещающе.
— Ты ее еще не слушала? Не ставила?
— Нет. Я только что вошла.
— Сейчас буду.
22
Кийт Лондон сел в постели, мало что соображая. Он находился в какой-то незнакомой с виду комнате — может, она кажется незнакомой еще и потому, что словно бы медленно вращается, как будто сидишь на карусели, которая вот-вот остановится. Когда вращение прекратилось и Кийт смог сосредоточить на чем-то взгляд, он увидел четыре стены, обшитые дешевыми деревянными панелями, которые покоробились от протечек и были все в пятнах. Кресло держится на трех ножках, подлокотники точно в шрамах: прожжены сигаретами. На полу маленький плоский радиатор время от времени принимается жужжать, как будто там внутри сидит жук. Над головой — тусклая лампочка в патроне, на стене — плакат железнодорожной компании «Виа Рейл» с видом Ванкувера, отклеившийся угол завернулся. Маленькое оконце заколочено снаружи. В воздухе стоит запах радиаторного масла, плесени, отсыревшего бетона.
Тут он вспомнил: он же забрал вещи на автовокзале, а Эрик с Эди ждали его снаружи. Потом он вместе с ними залез в небольшую машину, а потом пил пиво у них на кухне. Но он не помнил, как ложился в постель, как снимал одежду. После пива — ничего. Руки и ноги тяжелые, онемевшие, как будто он слишком долго спал. Он потер лицо, и кожа показалась ему жесткой и странно горячей. Часы — видно, он забыл их снять, так торопился раздеться, — показывали три часа. Настоятельно необходимо отлить.
Комнатушка, наверное, три на три, не больше, но дверей в ней две. Сидя на краю кровати, Кийт опустил ногу на холодный пол. Какое-то время он оставался в той же позе и снова бы уснул, но очень хотелось в уборную. Он заставил себя встать и прислонился к стене, чтобы не упасть. Попробовал первую дверь — заперта, во всяком случае — не поддается. Зато за второй оказался санузел, где все было почти миниатюрное из-за карликового размера этого помещеньица.
Шатаясь, он побрел обратно к кровати, по пути углядев свой гитарный футляр, притулившийся в углу. Еще он успел заметить, что его рюкзака и одежды нет, и тут же с головой нырнул в темную глухую бездну.
Когда он проснулся (прошли часы? дни?), на краю кровати сидел, широко улыбаясь, Эрик Фрейзер.
— Воскрешение Лазаря, — проговорил он негромко.
Кийт с огромным трудом сел в кровати, привалился к спинке. Он чувствовал, что тело у него как-то перекосилось на один бок, но выровняться сил не было. Во рту и в горле страшно пересохло; когда он попытался заговорить, у него вырвался лишь слабый хрип:
— Сколько я проспал?
Эрик поднес к его лицу два пальца — так близко, что они раздваивались перед глазами. Казалось, будто их три.
— Что, целых два дня? — Разве такое может быть? Кийт не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни столько спал. Пару раз, еще мальчишкой, он дрых часов по шестнадцать, а один раз, когда тяжело болел и валялся с температурой, вырубился аж на двадцать. Но двое суток?
Если я правда два дня проспал, значит, я жутко болен. Здоровые люди по двое суток не лежат. Это называется кома. Кийт уже хотел поделиться этими мыслями с Эриком, но тот его опередил и с озабоченным видом положил ему холодную ладонь на лоб и не убирал.
— Вчера у тебя была температура, тридцать девять и четыре. Эди тебе мерила. Ставила градусник под мышку.
— А где моя одежда? Мне, наверное, лучше к врачу.
— Эди ее стирает. Тебя рвало.
— Да? Жуть какая. — Кийт потер горло; глотку так и жгло. — Вода есть?
— В ванной. — Эрик показал на дверцу. — Но лучше выпей-ка вот этого. — Торжественный жест в сторону дымящейся кружки. — Эту смесь Эди придумала. Принесла все из аптеки. Не бойся, Эди у нас фармацевт.
Чашка источала горячий аромат меда и лимона. Кийт, обжигая язык, отпил глоток. Наверное, это что- то от гриппа, тайленол с антигистаминами, больше ничего, но пошло неплохо. После нескольких глотков
