– Ну да…
– Идите, идите, можете заглянуть во все шкафы, я разрешаю! – дрожа от злости, твердила Алла. – И под кровать тоже!
– Аллочка, перестань, – поморщилась Белла Львовна. – Молодой человек, Ника действительно уехала, поверьте мне.
Ей он почему-то сразу поверил. У него опять невыносимо заболело под ложечкой, он даже скрючился.
– Что это с вами? Нечего тут трагедии разыгрывать, притворяйтесь где-нибудь в другом месте.
– Алла, он не притворяется. – Белла Львовна подошла к нему: – Сядьте, что с вами? Где болит?
– Вот тут, – простонал он.
– С вами это бывает?
– Да.
– Нервное?
– Да.
– Понятно. Ну ничего, сейчас пройдет. – Она вышла и вернулась с какими-то таблетками и стаканом воды. – Вот выпейте, не бойтесь, я врач.
Ее спокойный и даже сочувственный голос был ему приятен. Он проглотил таблетки.
– А теперь вам надо прилечь, выпрямиться, идемте.
Она провела его в комнату и указала на диван:
– Лягте, расслабьтесь и расстегните ремень.
Он послушно все выполнил.
– Мама, я ухожу! – услышал он голос Аллы. – Вернусь, когда он свалит… не могу!
Громко хлопнула входная дверь.
– Почему она меня так ненавидит? – спросил он, когда Белла Львовна подошла к нему.
– У нее есть на то причины… – грустно проговорила она.
– Но она же меня не знает… И потом, я ничего плохого Нике не сделал, мы провели чудесный день, все было прекрасно… Я не понимаю… Я пришел просить ее руки… а она уехала… Это она от меня сбежала, да?
– Ну раз вы так разболтались, значит, вам немного легче?
– Да, спасибо. Не волнуйтесь, я скоро уйду.
– Наверное, так будет лучше.
– Вы тоже меня ненавидите, но клятва Гиппократа и все такое… да?
– Да нет, почему я должна вас ненавидеть? Мало ли что в жизни случается, мы все не без греха… Просто Аллочка в свое время много сил положила, чтобы спасти Нику, и, казалось, ей это удалось, а тут вы…
Он сел на диване:
– Спасти? Вы сказали – спасти? Но от чего? Я ведь не знаю. Она мне ничего такого не рассказывала, она сказала, что у нее все нормально, что она три раза была замужем, а теперь живет с каким-то певцом…
– С певцом? С каким певцом?
– С камерным. Камерный певец по имени Гриша, которого она, видите ли, обожает…
– Гриша? Вы уверены?
– Ну она мне так сказала… Призналась, что поняла, будто вообще любить не способна, я спросил, а этого Гришу ты не любишь? Она сказала, что обожает…
– О господи, – как-то невесело рассмеялась Белла Львовна. – Вы знаете, кто этот камерный певец? Это ее кот Гришка! Она всегда утверждает, что он как-то необыкновенно поет…
– Кот? – поразился он. – В каком смысле – кот?
– В прямом. Сибирский здоровенный котище… Она показывала его фотографию…
– Так… Значит, она наврала про певца… А что еще она мне наврала?
– Боюсь, что все.
– Но что? Что именно? Умоляю, расскажите…
– Не надо, лучше вам этого не знать, если Ника сама вам не сказала, я не вправе… Да и вообще, она уж сделала свой выбор…
– Какой выбор? Какой выбор? – почему-то страшно испугался он.
Белла Львовна смотрела на него с жалостью.
– Я вас умоляю! Хотите, стану перед вами на колени? Расскажите мне, что там за тайны такие, объясните, почему она сбежала? Все ведь было так хорошо, так чудесно…
– Вам легче?
– Да, легче, спасибо. Вы хотите, чтобы я поскорее ушел?
– Нет, пожалуй, вам и вправду следует кое-что знать… Вот что, молодой человек, поднимайтесь. Я сегодня еще не пила кофе, а без кофе я не живу. Вы завтракали?
– Нет.
– Вам надо выпить горячего чаю и что-то съесть. Идемте на кухню, и после завтрака я вам все расскажу. А там уж вы сами будете думать…
Он с наслаждением выпил стакан горячего чаю, но есть не мог. А Белла Львовна медленно и задумчиво пила свой кофе. Он чувствовал, что сейчас услышит что-то тяжелое, что-то такое, что может отравить его спокойную жизнь… А может, уйти? Не знал, и не надо. Ника сделала какой-то там выбор, ну и на здоровье, а я-то тут при чем? Но он сидел и умоляюще смотрел на старую женщину.
– Белла Львовна, к чему эти тайны? Расскажите все как есть, – наконец взмолился он. – Я так понимаю, что во всем этом вы вините меня, так, может, я смогу хоть отчасти оправдаться…
– У вас есть сигареты? – вдруг спросила она.
– Я давно бросил.
– Я тоже…
– Может, сбегать?
– Да нет, ни в коем случае… Просто тяжело заводить этот разговор…
Господи, что ж там такое?
– Не знаю, с чего и начать… Видите ли, когда вы решили остаться за границей, вернее, когда это стало известно, Ника, конечно, была убита, но ни одного худого слова в ваш адрес не только не сказала, но и другим не позволяла… Хотя многие от этого пострадали в вашем институте, да и саму Нику таскали в КГБ…
– Я ее спрашивал, она сказала, что ничего такого не было!
– Она не хотела вспоминать, боялась показаться вам неблагополучной, несчастной…
– Она несчастна? Из-за меня?
– Да нет, из-за себя скорее…
– Ее мучили гэбэшники?
– Тогда? Нет, то есть это было очень неприятно, но ничего такого уж страшного. Там тоже не сплошь идиоты сидели, поняли, что она просто наивная влюбленная девочка… Но вот потом, когда пришло известие о вашей смерти…
– Что тогда? – замирая, спросил он.
– Тогда она просто сошла с ума. Она повсюду и во весь голос заявляла, что вас убило КГБ, что вы, будущий великий ученый, выбрали свободу, а вас убили на взлете, ну и еще всякую такую гневную чушь… Ее пытались вразумить, но куда там! В результате ее выперли из института, но это бы еще полбеды… Эта дуреха связалась с какими-то сомнительными диссидентами, вела себя более чем неосторожно, я деталей не знаю даже, но, короче, ее арестовали, и в результате она оказалась в психушке…
– О господи!
– Она просидела там около полугода, ее мать и Марк Лернер сводили землю с небом, чтобы ее вытащить, но помогло то, что у нее обнаружили тяжелую форму туберкулеза и сочли за благо выкинуть из больницы. Вот тут-то мы и познакомились, я ее лечила. И с Аллочкой они вскоре очень сдружились, хоть я поначалу это и не одобряла. Она не хотела лечиться, хотела умереть, она была сломлена совершенно, но Марк… Как же он ухаживал за ней, как любил… Они поженились, когда ей стало лучше, но ничего хорошего
