разобрал, как тоненький голосок смешно проговорил слова «дежурный адъютант» и еще «канцелярия».
— Новгородцев, вы? — заорал в трубку Бриллинг. — На месте ли его превосходительство? Нет? Не слышу! Нет-нет, не надо. Не надо, говорю! — Он набрал в грудь побольше воздуха и закричал еще громче. — Срочный наряд для задержания! Немедленно отправьте на Аптекарский остров! Ап-те-кар-ский! Да! Флигель эстерната! Эс-тер-на-та! Неважно, что это значит, они разберутся! И пусть группа обыска приедет! Что? Да, буду лично. Быстрей, майор, быстрей!
Он водрузил трубку на место и вытер лоб.
— Уф. Надеюсь, мистер Белл усовершенствует конструкцию, иначе все мои соседи будут в курсе тайных операций Третьего отделения.
Эраст Петрович находился под впечатлением волшебства, только что свершившегося на его глазах.
— Это же просто «Тысяча и одна ночь»! Настоящее чудо! И еще находятся люди, осуждающие прогресс!
— О прогрессе потолкуем по дороге. К сожалению, я отпустил карету, так что придется еще искать извозчика. Да бросьте вы ваш чертов саквояж! Марш-марш!
Однако потолковать о прогрессе не удалось — на Аптекарский ехали в полном молчании. Эраста Петровича трясло от возбуждения, и он несколько раз попытался втянуть шефа в разговор, но тщетно: Бриллинг был в скверном настроении — видимо, все-таки сильно рисковал, затеяв самочинную операцию.
Бледный северный вечер едва прорисовался над невским простором. Фандорин подумал, что светлая летняя ночь кстати — все равно спать нынче не придется. А ведь он и прошлую ночь, проведенную в поезде, глаз не сомкнул, все волновался, не упустит ли пакет… Извозчик подгонял рыжую кобылку, честно отрабатывая обещанный рубль, и к месту прибыли быстро.
Петербургский эстернат, красивое желтое здание, прежде принадлежавшее корпусу инженеров, по размеру уступал московскому, но зато утопал в зелени. Райское местечко — вокруг были сады, богатые дачи.
— Эх, что с детьми-то будет, — вздохнул Фандорин.
— Ничего с ними не будет, — неприязненно ответил Иван Францевич. — Миледи назначит другого директора, да и дело с концом.
Флигель эстерната оказался импозантным екатерининским особнячком, выходившим на уютную, тенистую улицу. Эраст Петрович увидел обугленный от удара молнии вяз, тянувший мертвые сучья к освещенным окнам высокого второго этажа. В доме было тихо.
— Отлично, жандармы еще не прибыли, — сказал шеф. — Мы их не ждем, нам главное Каннингема не спугнуть. Говорю я, вы помалкиваете. И будьте готовы к любым неожиданностям.
Эраст Петрович сунул руку под фалду пиджака, ощутил успокоительный холод «герсталя». Сердце сжималось в груди — но не от страха, ибо с Иваном Францевичем бояться было нечего, а от нетерпения. Сейчас, сейчас все разрешится!
Бриллинг энергично затряс медный колокольчик, и раздалось заливистое треньканье. Из раскрытого окна бельэтажа выглянула рыжая голова.
— Откройте, Каннингем, — громко сказал шеф. — У меня к вам срочное дело!
— Бриллинг, это вы? — удивился англичанин. — Что такое?
— Чрезвычайное происшествие в клубе. Я должен вас предупредить.
— Одна минута, и я спускаюсь вниз. У лакея сегодня выходной день. — И голова исчезла.
— Ага, — шепнул Фандорин. — Нарочно лакея спровадил. Наверняка с бумагами сидит!
Бриллинг нервно постукивал костяшками пальцев по двери — Каннингем что-то не спешил.
— А он не удерет? — переполошился Эраст Петрович. — Через черный ход, а? Может, я обегу дом и встану с той стороны?
Но тут изнутри раздались шаги, и дверь открылась.
На пороге стоял Каннингем в длинном халате с бранденбурами. Его колючие зеленые глаза на миг задержались на лице Фандорина, и веки едва заметно дрогнули. Узнал!
— What's happening?[32] — настороженно спросил англичанин.
— Идемте в кабинет, — ответил Бриллинг по-русски. — Это очень важно.
Каннингем секунду поколебался, потом жестом предложил следовать за ним.
Поднявшись по дубовой лестнице, хозяин и незваные гости оказались в богатой, но явно не праздной комнате. По стенам сплошь тянулись полки с книгами и какими-то папками, у окна, возле необъятного письменного стола из карельской березы, виднелась стойка с ящичками, на каждом из которых красовался золотой ярлычок.
Однако Эраста Петровича заинтересовали отнюдь не ящички (не будет же Каннингем хранить на виду секретные документы), а бумаги, лежавшие на столе и наскоро прикрытые свежим номером «Биржевых ведомостей».
Иван Францевич, видимо, мыслил сходно — он пересек кабинет и встал подле стола, спиной к раскрытому окну с низким подоконником. Вечерний ветерок слегка поколыхивал тюлевую гардину.
Отлично поняв маневр шефа, Фандорин остался возле двери. Теперь Каннингему деваться было некуда.
Кажется, англичанин заподозрил неладное.
— Вы странно себя ведете, Бриллинг, — сказал он на правильном русском. — И почему здесь этот человек? Я его видел раньше, он полицейский.
Иван Францевич смотрел на Каннингема исподлобья, держа руки в карманах широкого сюртука.
— Да, он полицейский. А через минуту-другую здесь будет много полицейских, поэтому у меня нет времени на объяснения.
Правая рука шефа вынырнула из кармана, Фандорин увидел свой «смит энд вессон», но не успел удивиться, потому что тоже выхватил револьвер — вот оно, начинается!
— Don't…![33] — вскинул руку англичанин, и в тот же миг грянул выстрел.
Каннингема кинуло навзничь. Остолбеневший Эраст Петрович увидел широко раскрытые, еще живые зеленые глаза и аккуратную темную дырку посреди лба.
— Господи, шеф, зачем?!
Он обернулся к окну. Прямо в лицо ему смотрело черное дуло.
— Его погубили вы, — каким-то ненатуральным тоном произнес Бриллинг. — Вы слишком хороший сыщик. И поэтому, мой юный друг, мне придется вас убить, о чем я искренне сожалею.
Глава четырнадцатая, в которой повествование поворачивает совсем в иную сторону
Бедный, ничего не понимающий Эраст Петрович сделал несколько шагов вперед.
— Стоять! — с ожесточением гаркнул шеф. — И не размахивайте пистолетиком, он не заряжен. Хоть бы в барабан заглянули! Нельзя быть таким доверчивым, черт бы вас побрал! Верить можно только себе!
Бриллинг достал из левого кармана точно такой же «герсталь», а дымящийся «смит энд вессон» бросил на пол, прямо под ноги Фандорину.
— Вот мой револьвер полностью заряжен, в чем вы сейчас убедитесь, — лихорадочно заговорил Иван Францевич, с каждым словом раздражаясь все больше. — Я вложу его в руку невезучего Каннингема, и получится, что вы убили друг друга в перестрелке. Почетные похороны и прочувствованные речи вам гарантированы. Я ведь знаю, что для вас это важно. И не смотрите на меня так, проклятый щенок!
Фандорин с ужасом понял, что шеф совершенно невменяем, и, в отчаянной попытке пробудить его внезапно помутившийся рассудок крикнул:
— Шеф, это же я, Фандорин! Иван Францевич! Господин статский советник!
—
Темный силуэт Бриллинга на фоне окна был словно вырезан ножницами и приклеен на серую бумагу. Мертвые сучья вяза за его спиной расходились во все стороны зловещей паутиной. В голове Фандорина мелькнуло: «Паук, ядовитый паук, сплел паутину, а я попался».
Лицо Бриллинга болезненно исказилось, и Эраст Петрович понял, что шеф уже довел себя до нужного градуса ожесточения и сейчас выстрелит. Неизвестно откуда возникла стремительная мысль, сразу же рассыпавшаяся на вереницу совсем коротеньких мыслишек: «герсталь» снимают с предохранителя, без этого не выстрелишь, предохранитель тугой, это полсекунды или четверть секунды, не успеть, никак не успеть…
С истошным воплем, зажмурив глаза, Эраст Петрович ринулся вперед, целя шефу головой в подбородок. Их разделяло не более пяти шагов. Щелчка предохранителя Фандорин не слышал, а выстрел прогремел уже в потолок, потому что оба — и Бриллинг, и Эраст Петрович, перелетев через низкий подоконник, ухнули в окно.
Фандорин с размаху ударился грудью о ствол сухого вяза и, ломая ветки, обдирая лицо, загрохотал вниз. От гулкого удара о землю захотелось потерять сознание, но горячий инстинкт жизни не позволил. Эраст Петрович приподнялся на четвереньки, безумно озираясь.
Шефа нигде не было. Зато у стены валялся маленький черный «герсталь». Фандорин прямо с четверенек прыгнул на него кошкой, вцепился и завертел головой во все стороны.
Но Бриллинг исчез.
Посмотреть вверх Эраст Петрович догадался, лишь услышав натужное хрипение.
Иван Францевич нелепо, неестественно завис над землей. Его начищенные штиблеты подергивались чуть выше головы Фандорина. Из-под владимирского креста, оттуда, где на крахмальной рубашке расползалось багровое пятно, высовывался острый, обломанный сук, насквозь проткнувший новоиспеченного генерала. Ужасней всего было то, что взгляд светлых глаз был устремлен прямо на Фандорина.
— Гадость…, — отчетливо произнес шеф, морщась не то от боли, не то от брезгливости. — Гадость… — И сиплым, неузнаваемым голосом выдохнул. — А-за-зель…
