Ахимас ушел с вечера, ничего не сказав Евгении Алексеевне. Сел на коня, вернулся в Соленоводск. Рассказал дяде про железную комнату и про возникшую трудность. Хасан подумал и сказал: «Жена, предающая мужа — это плохо. Но не нам разбираться в хитросплетениях судьбы, надо просто делать то, что ей угодно. А судьбе угодно, чтобы мы попали в железную комнату с помощью жены Медведева, — это ясно».
Хасан и Ахимас поднялись к дому Медведева пешком, чтоб не будоражить часовых стуком копыт. Коней оставили под обрывом, в роще. Внизу, в долине, светились редкие огоньки — Семигорск уже спал. По черно-зеленому небу легко скользили прозрачные облака, отчего ночь поминутно то светлела, то темнела.
План составил Ахимас. Евгения откроет на условный стук калитку сада. Они прокрадутся садом во двор, оглушат обоих часовых и спустятся в подвал. Евгения откроет бронированную дверь, потому что муж показывал ей, как это делается, а номер комбинации он пишет на бумажке и прячет у себя в спальне за иконой. Боится, что забудет комбинацию, и тогда придется разбирать каменную кладку пола — иначе в железную комнату не попасть. Они заберут не все, а только то, что смогут унести. Евгению Ахимас возьмет с собой.
Когда договаривались, она вдруг заглянула ему в глаза и спросила: «Лия, а ты меня не обманешь?»
Он не знал, как с ней быть. Дядя совета не давал. «Когда наступит миг решать, сердце тебе подскажет», — сказал Хасан. Но лошадей взял три. Одна Хасану, другая Ахимасу, третья для добычи. Племянник молча смотрел, как Хасан выводит из конюшни только рыжую, вороного и гнедую, но ничего не сказал.
Бесшумно двигаясь вдоль белой стены, Ахимас думал: как это — сердце подскажет? Сердце пока молчало.
Калитка открылась сразу же, не скрипнув смазанными петлями. В проеме стояла Евгения. Она была в папахе и бурке. Собралась в путь.
«Иди сзади, женщина», — шепнул Хасан, и она посторонилась, давая дорогу.
Отставных солдат у Медведева было шестеро. Они дежурили по двое, сменяясь каждые четыре часа.
Ахимас припал к яблоне и стал смотреть, что делается во дворе. Один часовой дремал, сидя на тумбе возле ворот и обхватив ружье. Второй мерно шагал от ворот к дому и обратно: тридцать шагов туда, тридцать обратно.
Часовых, конечно, надо было убить — когда Ахимас в разговоре с Евгенией согласился, что только оглушит их и свяжет, он знал: это обещание сдержать нельзя.
Ахимас подождал, пока бодрствующий часовой остановится раскурить трубку, беззвучно подбежал сзади в своих мягких чувяках и ударил кастетом повыше уха. Кастет — незаменимая вещь, когда нужно убить очень быстро. Лучше, чем нож, потому что нож надо вынимать из раны, а это лишняя секунда.
Солдат не вскрикнул, а обмякшее тело Ахимас подхватил на руки, но второй спал чутко — от хруста проламываемой кости зашевелился и повернул голову.
Тогда Ахимас оттолкнул мертвое тело и в три огромных прыжка оказался у ворот. Солдат разинул темный рот, но крикнуть не успел. От удара в висок его голова качнулась назад и глухо стукнулась о крепкие дубовые доски.
Одного мертвеца Ахимас оттащил в тень, второго посадил так же, как раньше.
Махнул рукой, и в освещенный луной двор вышли Хасан и Евгения. Женщина молча посмотрела на сидящий труп и обхватила себя руками за плечи. Ее зубы мелко, дробно стучали. Теперь, при свете луны, Ахимас разглядел, что под буркой на ней черкеска с газырями, а у пояса кинжал.
«Иди, женщина, открывай железную комнату», — подтолкнул ее Хасан.
По ступенькам спустились в подвал. Дверь Евгения открыла ключом. Внизу, в квадратном помещении, одна стена которого была сплошь из стали, Евгения зажгла лампу. Взялась за колесо на бронированной двери, стала крутить его то вправо, то влево, заглядывая в бумажку. Хасан смотрел с любопытством, качал головой. В двери что-то щелкнуло, Евгения потянула створку на себя, но сталь была для нее слишком тяжелой.
Хасан отодвинул женщину в сторону, крякнул, и плита сначала с трудом, а потом все легче и легче пошла вовне.
Ахимас взял лампу и вошел внутрь. Комната была меньше, чем он представлял: шагов десять в ширину, шагов пятнадцать в длину. В комнате были сундуки, мешочки и канцелярские папки.
Хасан открыл один сундук и тут же захлопнул — там лежали серебряные слитки. Их много не унесешь, тяжело. Зато в мешочках позвякивали золотые монеты, и дядя одобрительно зачмокал. Стал совать мешочки за пазуху, а потом кидать в бурку.
Ахимас больше заинтересовался папками. В них оказались акции и облигации. Он стал отбирать те, что массового тиража и повыше номиналом. Акции Ротшильда, Круппа и хлудовских мануфактур стоили дороже золота, но Хасан был человеком старой закалки и ни за что бы в это не поверил.
Закряхтев, он взвалил на спину тяжелый узел, с сожалением оглянулся — мешочков оставалось еще много, — вздохнул и направился к выходу. У Ахимаса за пазухой лежала толстая пачка ценных бумаг. Евгения не взяла ничего.
Когда дядя стал подниматься по невысокой лестнице во двор, ударил залп. Хасан опрокинулся и съехал по ступенькам головой вниз. Лицо у него было такое, какое бывает у человека, застигнутого внезапной смертью. Из развязавшейся бурки, посверкивая и звеня, вниз сыпалось золото.
Ахимас опустился на четвереньки, вскарабкался по лестнице и осторожно высунулся. В руке у него был длинноствольный американский револьвер «кольт», заряженный шестью пулями.
Никого во дворе не было. Враги засели на веранде дома, снизу не разглядеть. Но и Ахимаса они тоже вряд ли видели, потому что ступени лестницы были в густой тени.
«Один из вас убит! — раздался голос Лазаря Медведева. — Кто, Хасан или Ахимас?»
Ахимас прицелился на голос, но стрелять не стал — не любил промахиваться.
«Хасан, это был Хасан, — уверенно крикнул выкрест. — Вы, господин Вельде, фигурой постройнее. Выходите, молодой человек. Вам некуда деться. Известно ли вам, что такое электричество? Когда открывается дверь хранилища, у меня в спальне срабатывает сигнал. Нас здесь четверо — я и трое моих вояк. А четвертого я послал за приставом. Выходите, не будем тянуть время! Час-то поздний!»
Они пальнули еще раз — видимо, для острастки. Пули защелкали по каменным стенам.
Евгения шепнула сзади: «Я выйду. Темно, я в бурке, они не поймут. Решат, что это ты. Они выйдут из укрытия, и ты их всех застрелишь».
Ахимас обдумал ее предложение. Теперь можно было бы взять Евгению с собой — одна лошадь освободилась. Жалко только, до рощи не добраться. «Нет, — сказал он. — Они слишком меня боятся и сразу станут стрелять».
«Не станут, — ответила Евгения. — Я высоко подниму руки».
Она легко переступила через лежащего Ахимаса и вышла во двор, раскинув руки в стороны, словно боялась потерять равновесие. Прошла шагов пять, и нестройно грянули выстрелы.
Евгению откинуло назад. К неподвижному телу с темной галереи осторожно спустились четыре тени. Я был прав, подумал Ахимас, они стали стрелять. И убил всех четверых.
В последующие годы он редко вспоминал о Евгении. Только если случайно что-нибудь напомнит.
Или во сне.
Мэтр Ликоль
В тридцать лет Ахимас Вельде любил играть на рулетке. Дело было не в деньгах, деньги он зарабатывал другим способом — много, гораздо больше, чем мог истратить. Ему нравилось побеждать слепой случай и властвовать над стихией цифр. Уютно потрескивающий штурвал рулеточного колеса, сверкая металлом и полированным красным деревом, вращался по собственным, казалось бы, ему одному ведомым законам, но правильный расчет, выдержка и контроль над эмоциями срабатывали здесь точно так же, как во всех прочих известных Ахимасу ситуациях, а стало быть, закон был все тот же, знакомый с детства. Единство жизни при бесконечном многообразии ее форм — вот главное, что занимало Ахимаса. Каждое новое подтверждение этой истины заставляло его ровно бьющееся сердце чуть-чуть убыстрять ритм.
В его жизни выпадали продолжительные периоды праздности, когда нужно было себя чем-то занять. Отличное изобретение сделали англичане, оно называлось hobby. У Ахимаса таких hobby было два: рулетка и женщины. Женщин он предпочитал самых лучших, самых настоящих —
Последние два года он жил на немецком курорте Рулетенбург, потому что здесь, в самом веселом городе Европы, оба его hobby осуществлялись без труда. Рулетенбург был похож на Соленоводск — тоже минеральные источники, тоже ленивые, праздные толпы, где никто никого не знает и никем не интересуется. Не хватало только гор, но общее впечатление временности, сиюминутности,
Жил он в одном из лучших номеров отеля «Кайзер», где останавливались индийские набобы, американские золотопромышленники и русские великие князья, путешествующие инкогнито. Посредники знали, где его найти. Когда Ахимас брал заказ, номер оставался за ним, и иногда пустовал неделями, а то и месяцами — в зависимости от сложности дела.
Жизнь была приятной. Периоды напряжения перемежались периодами отдыха, когда глаз радовало зеленое сукно, слух — мерный перестук рулеточного колеса. Вокруг кипели концентрированные масштабом времени страсти: солидные господа бледнели и краснели, дамы падали в обморок, кто-то трясущимися руками вытряхивал из бумажника последний золотой. Наблюдать за этим захватывающим спектаклем Ахимасу не надоедало. Сам он не проигрывал никогда, потому что у него была Система.
Система была настолько проста и очевидна, что поразительно, как ею не пользовались другие. Им просто не хватало терпения, выдержки, умения контролировать эмоции — всего того, что у Ахимаса имелось в избытке. Надо было всего лишь ставить на один и тот же сектор, постоянно удваивая ставку. Если у тебя денег много, рано или поздно вернешь все, что проиграл и сколько-то выиграешь. Вот и весь секрет. Только ставить нужно не на одиночное число, а на большой сектор. Ахимас обычно предпочитал треть.
Он шел к столу, где играли без ограничения ставок, ждал, пока выигрыш обойдет какую-нибудь из третей шесть раз кряду, и тогда начинал игру. На первый раз ставил золотой. Если треть не выпадала, ставил на нее два золотых, потом четыре, потом восемь, и так до тех пор, пока шарик не попадал туда, куда должно. Поднимать ставку Ахимас мог до каких угодно высот — денег хватало. Один раз, перед последним Рождеством, вторая треть, на которую он ставил, не выпадала двадцать два раза — шесть подготовительных бросков и шестнадцать под ставку. Но Ахимас не сомневался в успехе, ибо каждая неудача увеличивала шансы.
Бросая на стол чеки, на которых все возрастало число нулей, он вспоминал случай из своего американского периода.
Дело было в 66-ом. Тогда он получил солидный заказ из Луизианы. Нужно было ликвидировать комиссара федерального правительства, который мешал «карпетбэггерам» делить концессии. «Карпетбэггерами», то есть «саквояжниками», назывались предприимчивые авантюристы с Севера, приезжавшие на побежденный Юг с одним тощим саквояжем, а уезжавшие
