– Они готовы и ждут.
– Нашли плацдарм для высадки?
– Ага. – Дальше она стала читать по бумажке: – Национальный парк Дач-Маршес, в десяти милях к северу от Блю-Киллс. Поезжай по шоссе Гарден-стейт на юг до съезда на восемьдесят восьмую трассу… ну, тут довольно много. Вот, бери.
– Не хочу.
– Сэнгеймон, – кокетливо заскулила она: когда она так себя вела, мужчинам, бывало, хотелось стащить с нее одежду. – Я десять минут за ним записывала. А я не люблю писать под диктовку.
– Никогда не мог понять, почему люди спрашивают или объясняют, как проехать. На то ведь карты придуманы.
Снаружи Барт выжал из гудка ишачий рев.
– Найди место на карте и всегда сможешь туда добраться. А попытаешься следовать чьим-то бестолковым указаниям, то, как только потеряешься, тебе хана. У меня же двухдюймовые карты этого штата!
– Ладно. – Триша всерьез надулась.
Я с силой прикусил себе щеку.
– Просто скажи во сколько.
– Он не говорил. Сам знаешь, завтра после полудня. Просто держи на дым от барбекю.
– Хорошо. А теперь я правда сваливаю.
– Тут тебе почта пришла.
– Спасибо. Сущий мусор.
– А мне нельзя поцеловать уходящего на битву воина?
– Слишком уж странные ощущения, когда знаешь, что комната на прослушке.
Велосипед я забросил в большой черный фургон Бартоломью, и мы двинули на запад. У него хватило предусмотрительности перед уходом на работу остановиться у нашего баллона в гостиной и наполнить пару мешков «веселящим», поэтому я перебрался назад, за занавеску и поправил себе мозги. Барт хвастал, что может отключиться на закиси азота – странно, ведь, отключившись, выпускаешь из рук мешок, и весь газ улетучивается.
Самую малость прикрутив звук в магнитофоне, Барт проорал:
– Эй, открой вентили, и устроим еще один Хэллоуин.
На прошлый Хэллоуин мы затащили в гостиную баллоны с веселящим газом и кислородом, закрыли наглухо окна и двери и создали – скажем так – замечательную праздничную атмосферу. Тогда я впервые переспал с журналисткой из непечатных СМИ. Но устраивать такой тарарам, лишь бы кого-то соблазнить, пожалуй, чересчур.
К тому времени, когда мы переползли через Гарвард-сквер, я уже снова был на переднем сиденье, смотрел, как мимо бегут колониальные дома.
– «Янки», – высказался Барт.
Перевод: «Сегодня вечером по телевизору матч «Янки» и «Ред Сокс». Давай останемся в «Арсенале» до конца трансляции».
– Не могу, – ответил я. – Веду обедать «лягушатника» в «Жемчужину».
– Французика?
– Да нет, ныряльщика со скубой. Он участвует в акции Блю-Киллс. Не беспокойся, ты обороняй форт, а я приеду на велике.
– У тебя фонарь на нем есть?
Я рассмеялся.
– С каких пор тебя это волнует?
– Это опасно, чувак. Тебя же на дороге не видно.
– Я просто считаю, что меня видно. Я считаю, что на мне флюоресцентный костюм и что могу предложить премию в миллион долларов первому же водиле, который сумеет меня сбить. От этого и танцую.
Иногда приятно сбежать из центра с его атмосферой Восточного Бейрута и посидеть в баре, где вода в унитазах спускается с первого раза и где не нашли ни одного трупа. Мы облюбовали одно местечко в Уотертауне, как раз через реку от нашего дома, бар под названием «Арсенал». Как и следовало ожидать, он начисто лишен атмосферы. Бывает, что в баре лишку атмосферы, и в Бостоне таких немало. Через улицу от «Арсенала» находился зал игровых автоматов, а любому бару это только в плюс. Заскочил в бар, выпил пива, перешел дорогу в «игровые автоматы» погонять шарики, потом назад за пивом и по новой. Так можно счастливо и бессмысленно убить вечер.
Мы убили несколько часов. Я выиграл несколько партий. Посмотрел пришедший по почте хлам. Мне много всего приходит, так как у меня есть акции сотен корпораций – обычно по одной. Так я попадаю в список рассылки для акционеров, что бывает полезно. Но с ними столько мороки: покупать их приходится под чужим именем, в качестве адреса указывать номер почтового ящика, оплачивать опять же по почте, чтобы никто не мог ударить мне в спину, в эфире обвинив в злоупотреблении моим положением.
Я пролистал годовой отчет «Фотекса»: уйма всего о замечательных новеньких шинах, но ничего про токсичные отходы. Из информационного бюллетеня узнал кое-какие корпоративные новости. Похоже, у Дольмечера появился новый босс: основатель, он же президент, «Биотроникс» «ушел в отставку» и был заменен пешкой из рядов «Баско». Тут были фотографии основателя (молодой, худощавый, борода и усы) и нового типа, какого-то Джо Палуки в черепаховых очках. Типичная история. Основателей «Биотроникс», талантливых ребят из МТИ и БУ вышибают, чтобы освободить место для клона старой гвардии.
Бартоломью пустился флиртовать с шикарной студенточкой-социологиней последнего курса, которая, наверное, прикатила сюда из Суитвейла в надежде отхватить студента Гарварда или компьютерщика, но их роман умер, как только она заметила, что он покрыт чем-то, удивительно похожим на грязь. Барт работает в прокате машин. Весь день напролет он таскает и сбрасывает в кучи шины, и к пяти сам уже вулканизирован.
Когда пришло время, я выволок велик из фургона Барта и через реку отправился в Брайтон (эдакий ирландский квартал-чапельник, выпирающий к западу от основного Бостона), а затем – по проулкам и тротуарам на восток, пока не оказался в Олстоне, в продолжении того же «чапельника», но неухоженном и многонациональном. В частности, тут жили многие выходцы из Азии. Если судить по одним только ресторанчикам, здесь преобладали китайцы, им в спину дышали таиландцы, а вьетнамцы занимали отстающее третье место. Но, по-моему, это далеко не так. Китайцы и вьетнамцы (и, если уж на то пошло, греки) вывешивают меню, как только переступают черту города, – такой у них безусловный рефлекс. А вот приезжающим в Америку вьетнамцам изначально приходится много тяжелее, и в еде они привередливы, как кошки. Возможно, унаследовали это от французов. Китайские блюда для них – клейкие и сальные, а таиландские – монотонные, сплошь цитронелла и кокосовое молоко. Вьетнамцы к еде относятся серьезно.
Расположено заведение Хоа – хуже не придумаешь. В Бостоне, где домовладельцы принесут скорее канистру с бензином, чем с краской, остальные подобные здания давно превратились в дымящиеся руины. Это был одинокий монстр в итальянском стиле, надгробным памятником торчавший на магистрали Массачусетс-пайк лицом к Гарвард-стрит. Припарковаться тут – не проблема, но вот вопрос, найдете ли вы машину, когда вернетесь. Внутри – светло и голо, как в гимнастическом зале, лишь несколько разномастных столиков и по стенам – ресторанные рецензии из различных газет в рамках с фразами вроде «„Жемчужина“ – алмаз в породе» или «Удивительное открытие на Пайк».
Первые несколько месяцев у меня было стойкое ощущение, что я единолично держу заведение на плаву, настаивая, чтобы мы проводили тут все расширенные заседания «ЭООС». Но когда появились эти рецензии, его «открыли для себя» будущие «брамины» из Гарвардской школы экономики, которые являлись сюда поклоняться духу предпринимательства Хоа. Мне уже не казалось, что дети Хоа останутся голодными, если я не буду питаться тут три раза в неделю. Но когда заходили споры, где бы поесть, мой выбор всегда оставался за «Жемчужиной».
Я занес велик в парадный вход – привилегия, заслуженная не одной сотней обедов. Хоа и его брат не уставали удивляться, что я, сравнительно преуспевающий американец, езжу на велосипеде. С тем же
