человека превращается в общее горе. Сорок дистриктов столицы поддержали мужественных кордельеров, и теперь оковы их председателя стали его лавровым венком!
Разумеется, насчет оков докладчик прибавил лишь для красного словца: арестовать Дантона, вокруг которого кордельеры стояли несокрушимой стеной, никто и не пытался.
Далее Антуан убедительно показал, что все это дело раздуто, раздуто, без сомнения, в чьих-то личных интересах. Зажигательные слова? Да, конечно, слова были произнесены, но никто не может быть уверен, что они именно таковы, как свидетельствует судебный пристав. И вообще из-за каких-то двух-трех фраз бросать в тюрьму выдающегося патриота, оказавшего столько услуг отечеству, более чем безумие. Ассамблея должна отменить декрет Шатле, как антиконституционный и опасный для гражданской свободы.
Крайняя левая бурно аплодировала оратору. Конечно, большинство депутатов, бывшее на стороне Лафайета и Байи, не допустило отмены декрета Шатле. Но в создавшейся атмосфере его никак нельзя было и одобрить.
Собрание решило поступить так, как поступало всегда при аналогичной ситуации: дело было отложено.
Дантон мог торжествовать. Его сторонники добились желаемого результата: отсрочка дела означала его прекращение.
А несколько месяцев спустя Максимилиан Робеспьер произнес гневную речь, в которой потребовал ликвидации суда Шатле. И, аргументируя свое требование, он еще раз напомнил о деле Дантона: в свободной стране нельзя было сохранять учреждения времен деспотизма, угрожающие лучшим патриотам и вызывающие ненависть добрых граждан!..
Трагедия закончилась фарсом.
В те дни, когда Ассамблея решала судьбу председателя кордельеров, по рукам парижан расходилась брошюра с весьма интригующим заглавием:
Читатель брошюры сначала улыбался, потом смеялся, а затем начинал хвататься за бока.
И было от чего!
Анонимный автор памфлета не пожалел иронии. Он так все расписал и разъяснил, что хозяева столицы во главе с господином мэром выглядели чистейшими идиотами!
Парижане хохотали и подмигивали друг другу.
– Ей-богу, этот Дантон родился в сорочке. Ему везет во всяком деле, за какое он ни возьмется!
Здесь-то уж, кажется, его вот-вот должны были прихлопнуть, а он вышел сухим из воды, да еще превратил в шутов своих преследователей! Но посмотрите, как он притих! Точно переродился!
И правда, Жорж точно переродился.
Минуло всего два-три месяца с тех пор, как председатель кордельеров стал членом Коммуны, той самой Коммуны, против которой полгода подряд он метал громы и молнии. Его новые коллеги на первых порах смотрели на него с ужасом: казалось, сам дьявол проник под своды Ратуши! Но день проходил за днем, и советники с величайшим изумлением убеждались, что не так страшен черт, как его малюют: злой дьявол кордельеров на глазах превращался в доброго!
Это был весьма обходительный и любезный собеседник, равно приветливый со всеми и почти не проявлявший своего «я». Скромный труженик, он обычно не выступал на совещаниях и не выражал мнения ни по одному из разбираемых вопросов.
Он просто «выполнял свои функции».
Как-то не верилось, что именно этот человек был совсем недавно пламенным оратором Пале-Рояля, что он призывал народ к походу на Версаль, что он угрожал Ратуше восстанием предместий.
Нет, это, конечно, был не тот Дантон.
Постепенно советники Коммуны стали забывать прошлое и сближаться с недавним врагом, тем более что он как будто вовсе и не был врагом…
Только господа Байи и Лафайет ничего не забыли и не простили. Они ни минуты не верили в перевоплощение Дантона.
Были ли они правы? В значительной мере – да.
Ибо если борец уступал место буржуа, а вожак революционного дистрикта превращался в добропорядочного чиновника, то только лишь потому, что к этому его временно вынуждали обстоятельства.
Когда-то в июне – июле первого года революции он думал о гораздо большем.
Он мечтал о своей линии в революции.
Но провести ее не удалось. Господа Лафайет, Мирабо, Барнав и другие его опередили. Наверху оказались они: мало того, теперь они закрепили свои позиции, и, быть может, надолго.
Дантон честно боролся с Ратушей, но проиграл. Это надо прямо признать. И надо сделать выводы.
Что ж, господа, сила сейчас в ваших руках. Но время работает на нас. Нужны лишь терпение и выдержка.
В конце концов внешне он добрый буржуа, счастливый муж, крупный адвокат, известный всему Парижу, он популярен и имеет деньги. Мало этого: ему удалось закрепить свое положение в Ратуше – подлинном стане врагов.
Чего же еще?
Нет, Жорж! Не лезь на стену, но и не вешай нос на квинту. Этот мир не так-то уж плох, и в нем у тебя много, очень много дела!..
Оплакивали ли кордельеры потерю своего вожака? Они пережили его очень ненадолго. Действуя исподволь и в контакте с буржуазной Ассамблеей, Коммуна в июне 1790 года, наконец, добилась своего.
В связи с новой административной реформой дистрикты были уничтожены. Их заменили сорок восемь секций – округов более крупного размера. Бывший дистрикт Кордельеров оказался поглощенным секцией Французского театра.
Но старый Кордельерский монастырь по-прежнему остался местом бурных сборищ.
Здесь возник знаменитый Клуб кордельеров, подхвативший знамя демократии из рук повергнутого дистрикта. И члены клуба терпеливо ожидали того дня, когда их бывший председатель вновь даст волю своему необъятному голосу…
4.
НАЦИЯ, ЗАКОН, КОРОЛЬ
(АПРЕЛЬ 1790 – АВГУСТ 1791)
Праздники и будни
Все шло по-обычному. Зима сменилась весной, весну торопило лето. Но зима выдалась на редкость теплая. А пробуждение природы волновало не только солнечными лучами и яркой зеленью – люди ждали чудес. Ждали, что кончатся голод и нужда. Ведь как-никак это была первая весна революции!
Казалось, ожидания не будут обмануты. Хотя чудес и не произошло, хотя голод и нужда остались, но
