Лесной маг

кадет. Я вас уже предупреждал. Три наряда. Да. Я считаю, что мы вправе. Добрый бог дал нам способ одержать победу над жителями равнин и прийти туда, где прежде обитали лишь стада коз и дикие животные. Мы принесем в Средние земли цивилизацию к всеобщей выгоде.

Я поймал себя на раздумьях о том, что выиграли погибшие обеих сторон, сердито потряс головой и решительно отбросил циничные мысли. Я — кадет Королевской Академии каваллы. Как и положено второму сыну аристократа, я — сын-солдат своего отца и твердо последую по его стопам. Я рожден не для того, чтобы оспаривать устройство нашего мира. Если бы добрый бог хотел, чтобы я задумывался о правомерности нашего продвижения на восток, он сделал бы меня третьим сыном, рожденным стать священником.

В конце лекции я подул на свои записи, чтобы подсушить чернила, закрыл книги и вместе со своим патрулем отправился в казарму. Весна пыталась завладеть территорией Академии, но пока безуспешно. Ветер покусывал холодком, но оказаться на свежем воздухе было приятно. Я пытался прогнать мрачные мысли о судьбах жителей равнин. Как и сказал наш преподаватель, таков естественный порядок вещей. Кто я такой, чтобы с этим спорить? Я поднялся вслед за остальными по лестнице в нашу казарму и поставил на полку книги, которые требовались на утренних занятиях. На моей койке ждало меня толстое письмо от Эпини. Мои товарищи оставили меня сидеть на кровати, а сами поспешили на дневную трапезу. Я открыл конверт.

В начале письма Эпини, как обычно, спрашивала меня о здоровье и успехах. Я быстро пробежал глазами эту часть. Она благополучно прибыла в Горький Источник. Первое письмо Эпини о том, как она приехала в свой новый дом, было нарочито оптимистичным, но я почувствовал пропасть между ее ожиданиями и реальностью, с которой она столкнулась. Я сидел на койке и читал ее письмо одновременно с сочувствием и удивлением.

«Женщины в поместье работают так же много, как и мужчины, вместе со слугами. Поговорка «Мужчине трудиться с зари до зари, а женской работе конца и не жди» явно описывает хозяйство леди Кестер. После обеда, когда свет становится совсем тусклым и кажется, что пора бы и отдохнуть, один из нас читает вслух или играет для всех на каком-нибудь музыкальном инструменте, позволяя слегка отвлечься мыслями, поруки все равно заняты земными заботами: мы лущим сушеный горох, прядем шерсть (я горжусь тем, что уже неплохо с этим справляюсь) или распускаем старые свитера и одеяла, чтобы затем использовать нитки для новых полезных вещей. Леди Кестер ничего не тратит зря — ни клочка ткани, ни минуты времени.

У нас со Спинком свой славный маленький домик, построенный из камня, которого здесь хватает в избытке. Когда-то в нем был хлев, но он пришел в запустение после того, как умерли две последние коровы. Когда леди Кестер узнала о нашем приезде, она решила, что нам будет приятнее жить отдельно, и ее дочери привели его для нас в порядок. Внутри все побелено заново, а сестра Спинка Гера подарила нам лоскутное одеяло, которое сшила для своего приданого. Разумеется, в домике всего одна комната, но этого вполне достаточно для той мебели, что у нас есть. В углу стоит кровать, а стол и наши два стула — прямо около окна, выходящего на склон холма. Спинк говорит, что, когда закончатся поздние заморозки, мы сможем любоваться ковром из полевых цветов. Хотя, конечно, домик наш совсем простой и слегка старомодный, Спинк сказал, что, как только ему станет лучше, он настелет новый пол и починит трубу, чтобы она лучше вытягивала дым, а еще поправит дверь, и тогда она будет закрываться плотнее. Близится лето и с ним теплая погода, которой я жду с нетерпением. Надеюсь, что к тому времени, когда снова пойдут дожди и вернутся морозы, наш домик станет таким же уютным, как птичье гнездышко в древесном дупле. А пока, когда холодный ветер пробирается в щели в дверях или по ночам над ухом звенят комары, я спрашиваю себя: «Разве я не также здорова и полна сил, как маленькие земляные белочки, которые скачут целый день, а на ночь укрываются в какой-нибудь норке? Конечно же, я могу брать с них пример и так же радоваться своей простой жизни». Итак я себя и успокаиваю».

— Твоя кузина хотела бы быть земляной белочкой? — спросил меня Рори.

Повернувшись, я увидел, что он читает письмо, заглядывая через мое плечо. Я сердито уставился на него, а он, ничуть не смутившись, ухмыльнулся.

— Ты ведешь себя невоспитанно, Рори, и прекрасно об этом знаешь.

— Извини! — Он заухмылялся еще шире. — Я бы не стал читать, но подумал, что письмо от твоей подружки и там может оказаться что-нибудь любопытное.

Он ловко увернулся от моего удара.

— Не советую меня бить, кадет! — заявил он с напускной важностью. — Не забывай, что я старше тебя по званию. Кроме того, я с поручением. Доктор Амикас говорит, что ты должен явиться к нему. А еще он добавил, что, если ты не считаешь его просьбу посещать лазарет еженедельно важной, он может и приказать.

Меня пробрало холодком. Я не хотел снова встречаться с врачом Академии, но и раздражать вспыльчивого старика не собирался. Я все еще помнил, что я перед ним в долгу. Сложив письмо Эпини, я вздохнул и встал. Доктор Амикас был мне другом, хотя и в своеобразной бесцеремонной манере. Во время эпидемии он вел себя героически и, часто забывая об отдыхе, ухаживал за заболевшими кадетами. Я бы не выжил, если бы не он. Я знал, что чума его завораживала и что он мечтал выяснить, как она передается, а также составить описание процедур, спасавших жизни и оказавшихся совершенно бесполезными. Сейчас он работал над научным трудом, где подводил итог своим наблюдениям во время последней вспышки болезни. Он утверждал, что описание моего чудесного выздоровления после такой сильной формы болезни — часть его исследований, но я ужасно от всего этого устал. Каждую неделю он ощупывал, колол и измерял меня. Его манера речи заставляла меня чувствовать себя так, как будто я вовсе не поправился, а лишь переживаю затянувшийся период выздоровления. Мне отчаянно хотелось, чтобы он не напоминал мне о пережитом, хотелось оставить чуму в прошлом и перестать думать о себе как о калеке.

— Прямо сейчас? — спросил я Рори.

— Прямо сейчас, кадет, — подтвердил он.

Тон его был дружеским, но новая нашивка на рукаве подразумевала, что мне стоит отправляться немедленно.

— Я пропущу обед, — возразил я.

— Пара пропущенных обедов тебе не повредит, — многозначительно заметил он.

Я нахмурился, задетый его подколкой, но в ответ он только осклабился. Я кивнул и направился в лазарет.

В последние дни стояла теплая погода, парочка сбитых с толку деревьев начала цвести. Они отважно облачились в белые и розовые цветы, несмотря на то, что уже начало холодать. Садовникам пришлось изрядно поработать, они убрали сломанные зимними бурями ветви деревьев и коротко подстригли траву.

По дороге в лазарет я прошел мимо огромной клумбы, где на ровном расстоянии друг от друга луковицы цветов выталкивали вверх зеленые острия листьев — скоро здесь распустится много тюльпанов. Я отвернулся, зная, что лежит под этими стройными рядами. Они скрывали огромную братскую могилу, приютившую столь многих моих друзей. В самом центре стоял простой серый камень с надписью: «Наши погибшие товарищи». Когда началась эпидемия, в Академии объявили карантин. Даже когда она распространилась во всем городе, доктор Амикас продолжал настаивать на нашей изоляции. Покойников выносили из лазарета и казарм и складывали сначала рядами, а затем, когда их стало больше, грудами. Я был болен и не видел всего этого, как не видел и шнырявших здесь крыс и птиц-падальщиков, слетавшихся на пир стаями, несмотря на пронизывающий холод. Доктору Амикасу пришлось отдать приказ выкопать большую яму и сбрасывать тела туда, а затем засыпать слоями извести и земли.

Там лежал и Нейт. Я пытался не думать о том, как гниет его плоть, и о телах,