в чёрный лаз ужасно не хотелось. Даже если и крыса, всё равно – коли цапнет за палец, не обрадуешься.
Но когда Антон Максимилианович не раздумывая влез в первую из нор по самое плечо и принялся там шуровать, Тюльпанову сделалось совестно. Он закусил губу, встал на корточки и решительно засунул руку внутрь…
– Шшшшоххх, – раздалось громкое свистящее шипение, и прежде чем Анисий успел отпрянуть, кисть пронзило обжигающей болью.
С истошным воплем он шарахнулся, рывком вытянул руку и завыл от ужаса, когда увидел, что к прокушенной перчатке приросла огромная ромбовидная башка с уже знакомыми губернскому секретарю свирепыми глазками. За башкой потянулось и упругое чёрно-жёлтое туловище – толщиной с Анисиеву шею, а то и ещё упитанней.
– А-а, мама! – позорно всхлипнул Тюльпанов и задёргал рукой, чтобы высвободить её из ядовитой пасти.
Скарпея разжала челюсти и с неожиданным проворством метнулась в заросли.
– Вон она, держи! – закричал Блинов, срывая с плеча берданку.
Дурачок с торжествующим воплем прыгнул по-кошачьи, ухватился за чёрно-жёлтый хвост и был тут же уволочён в высокую ржавую траву. Пьянчуга-крестьянин кинулся вдогонку.
– Помогите, – прошептал Анисий, прижимая к груди саднящую руку. – Сделайте что-нибудь, умоляю!
Он сорвал перчатку, увидел между большим и указательным две чёрные дырочки, из которых стекала кровь. Неужто смерть?
Председатель засуетился вокруг гибнущего Тюльпанова.
– Господи, беда какая! Вдыхайте глубже, ртом дышите! Главное, чтоб грудную клетку не сковало!
Поздно. Анисий почувствовал, что именно вдохнуть-то он и не может. Рот разевал, а воздух в лёгкие не шёл. Вот он – паралич дыхания.
Показав на тесак, что висел на поясе у Антона Максимилиановича, Тюльпанов прохрипел:
– Рубите… Рубите мне кисть…
– Что вы! – в панике отшатнулся Блинов. – Я не смогу!
И ещё руками замахал, жалкий человек.
Анисий вытянул левой рукой свой собственный нож, примерился – и понял, что тоже не сможет. Да и что толку, если уже и так вздохнуть нельзя.
Из зарослей вывалились оба крестьянина, похожие на сросшихся боками сиамских близнецов. Дед рукой в брезентовой рукавице держал Скарпею за шею, дурачок прижимал к груди крепко ухваченный хвост, змея же оплетала обоих живыми, пульсирующими кольцами.
Чистый Лаокоон, отрешённо подумал Анисий, который вспоминал в эту минуту покойницу маменьку, сестру Соньку, Эраста Петровича, Масу. Прощайте все, кого любил. Прощай, синее небо и зелёная листва.
– Бейте её, гадину! – крикнул Блинов. – Ножом её, ножом!
В ответ донеслось:
– Зачем же ножом… Мы её в з-зоологический сад…
Вот и предсмертное помрачение, сообразил давящийся хрипом Анисий – последняя фраза была произнесена голосом Эраста Петровича.
Змееборцы запихивали отчаянно сопротивляющегося гада в мешок, но Тюльпанов сейчас был бесконечно далёк от этой недостойной суеты.
Тут снова раздался знакомый голос, произнёсший с укоризной:
– Нехороший вы человек, Б-Блинов. Подругу «гадиной» обзываете, смерти ей желаете.
– Шеф, вы?! – выдохнул Анисий, изумлённо глядя на раскрасневшегося от схватки деревенского дурака. Возможно ли?
Недоумок щербато улыбнулся губернскому секретарю и замычал. Вместо него ответил старый пьяница:
– Б-благодарю, Тюльпанов. Вы чересчур лестного мнения о моих маскарадных способностях.
Молодой человек даже не попытался уразуметь, каким образом старый пьянчужка вдруг превратился в шефа – до бренного ли, когда жизнь на самом донышке и продолжает вытекать капля по капле. Каким бы чудом вас сюда ни занесло, Эраст Петрович, лучшего прощального подарка и пожелать нельзя.
– Прощайте, шеф… – прошелестел Анисий на последних крохах воздуха, ещё остававшегося в лёгких.
Эраст Петрович нахмурился:
– Эй-эй, Тюльпанов! Вы только не вздумайте в самом деле п-преставиться. Стыдно это – от одного страха помирать.
С укором взглянул губернский секретарь на любимого начальника.
– Зачем обижаете умирающего, господин Фандорин? Грех это.
От обиды ещё воздуху выдавилось, малая толика:
