Сильвия и Бруно

Глава двадцать пятая ЖИЗНЬ ЗА ГРАНЬЮ СМЕРТИ

Стук с каждой минутой становился все громче и громче, и наконец где-то неподалеку от нас распахнулась дверь.

— Можно к вам, сэр? — спросила моя хозяйка.

— О да, разумеется! — воскликнул я. — А в чем дело?

— Да вам здесь оставили записку, сэр. Ее принес рассыльный от булочника. Он сказал, что проходил мимо Дворца и леди попросила его взять записку и занести вам.

В было всего несколько слов: «Пожалуйста, загляните к нам. Мюриэл».

Сердце у меня так и сжалось от испуга. «Наверное, Граф тяжко болен! — подумал я. — А может, он даже при смерти!» И я поспешно принялся собираться.

— Надеюсь, вы получили не плохие вести? — спросила хозяйка, увидев меня в дверях. — Рассыльный сказал, что к господам кто-то неожиданно приехал…

— Хотелось бы надеяться, что нет, — отвечал я. Во мне боролись смешанные чувства, но опасения явно брали верх над надеждой. Войдя в дом Графа, я заметил, что в прихожей лежат чемоданы, помеченные инициалами «Э.Л.».

«Значит, это просто-напросто приехал Эрик Линдон!» — наполовину успокоенно, наполовину разочарованно подумал я. Ну, ради этого она могла бы и не посылать за мной!

Леди Мюриэл встретила меня в гостиной. Ее глаза так и сверкали, но это был свет радости, а не мерцание печали.

— А у меня для вас сюрприз! — шепнула она.

— Вы имеете в виду — приехал Эрик Линдон? — отвечал я, тщетно пытаясь скрыть досаду, звучавшую в моем голосе. — «Дичь, изжаренная на поминки, пойдет холодной к свадебным столам»?

Боже, как я оказался жесток и несправедлив!

— Вовсе нет! — поспешно отвечала она. — Да, Эрик вернулся, это правда. Но… — тут ее голос дрогнул, — с ним приехал еще кое-кто!

Дальше можно было не спрашивать. Я поспешно последовал за ней. В комнате, на смятой кровати, бледный и измученный, похожий на тень прежнего Артура, лежал мой друг, вернувшийся из мертвых!

— Артур! — воскликнул я и умолк, не в силах произнести ни слова больше.

— Да, это я, старина! — с улыбкой пробормотал он. Я схватил его за руку. — Это он, — указал он на Эрика, стоявшего рядом, — он вернул меня к жизни. Мюриэл, жена моя, первым после Бога мы должны благодарить его!

Я молча обменялся рукопожатиями с Эриком и Графом, и мы втроем отошли в дальний угол комнаты, где можно было побеседовать, не беспокоя больного. Он, слабый, но счастливый, лежал на постели, не выпуская из рук руку жены и не сводя с нее глаз, так и светившихся глубокой нежной Любовью.

— Его еще вчера мучил сильный жар, — негромким голосом заметил Эрик, — да и сегодня утром он тоже почти бредил. Но одного взгляда на нее ему оказалось достаточно, чтобы буквально вернуться к жизни. — И Эрик мнимо-ироничным тоном — я знал, что он не выносит сердечных излияний — принялся рассказывать нам, как он настоял на том, чтобы вернуться в пораженный чумой город и вывезти из него человека, которого доктор объявил безнадежным и умирающим, но которого еще можно было спасти, если срочно отправить его в госпиталь; как в нем ничто не напоминало прежнего Артура и как он узнал его только месяц спустя, когда опять побывал в госпитале; как доктор запретил ему рассказывать кому бы то ни было о своем открытии, заявив, что внезапное потрясение может оказаться губительным для усталого мозга больного; как он остался при госпитале и несколько месяцев изо дня в день ухаживал за страдальцем, как сиделка. И обо всем этом он говорил с напускным безразличием человека, привыкшего делать добро едва знакомым людям!

«А ведь это же был его соперник! — подумал я. — Человек, отнявший у него сердце любимой женщины!»

— Солнце садится! — сказала леди Мюриэл. Она встала и, подойдя к окну, распахнула его. — Нет, вы только поглядите на этот закат! Боже, какие очаровательные розовые и сиреневые цвета! Завтра наверняка будет прекрасный день… — Мы подошли к ней и тоже встали перед окном, негромко переговариваясь, как небольшая группа статистов, чтобы не побеспокоить главного героя, то бишь больного, который что-то говорил настолько слабым голосом, что невозможно было разобрать ни слова.

— Он опять бредит, — прошептала леди Мюриэл, подходя к постели больного. Мы подошли к нему; но это оказалась совсем не горячка. «Чем я смогу воздать Господу, — шептали дрожащие губы, — за все те благодеяния, которые Он сотворил мне? Я принимаю от Него чашу спасения и взываю… взываю…» — При этих словах память отказалась повиноваться больному, и его голос печально умолк.

Его жена опустилась на колени, взяла его руку, прижала к сердцу и принялась покрывать ее поцелуями — эту исхудавшую бледную руку, слишком слабую, чтобы отвечать ей… Я воспользовался этой печальной возможностью, чтобы поскорее выйти, не попрощавшись с леди. Кивнув Графу и Эрику, я молча вышел из гостиной. Эрик нагнал меня на лестнице, и мы вместе вышли. На улице властвовала ночь.

— Как по-вашему: это Жизнь или Смерть? — спросил я его, когда мы отошли достаточно далеко и обитатели дома не могли нас слышать.

— Жизнь, конечно, Жизнь! — взволнованно воскликнул он. — Доктора на сей счет вполне согласны друг с другом. Все, что ему теперь нужно, говорят они, — это отдых и полный покой и, разумеется, хороший уход. И здесь его как раз ждут отдых и тишина, а что касается ухода, то… — тут он попытался скрыть внезапную дрожь в голосе, переходя на шутливый тон — …то на этой квартире его ждет такой уход, что лучше и пожелать нельзя!

— О, не сомневаюсь! — отозвался я. — Весьма признателен вам за столь обстоятельный рассказ! — И я, думая, что он сказал мне уже все, что хотел, протянул Эрику руку и пожелал спокойной ночи. Он отвечал мне крепким пожатием, а затем, отвернувшись, добавил:

— Кстати, я хотел вам сказать еще вот что. Я думаю, вы и сами поняли, что я… я… ну, не слишком горячий приверженец христианских взглядов. По крайней мере, так было прежде. Но теперь все так странно изменилось. Знаете, она молилась! И я тоже. И… — Его голос опять дрогнул, и я смог разобрать только последние слова: «Бог слышит всякую молитву!»

— Теперь я убедился, что это правда. — С этими словами он опять пожал мою руку и, быстро отвернувшись, ушел. Мне никогда еще не доводилось видеть его таким взволнованным.

Я неспешно побрел домой в густых сумерках, охваченный целым роем радостных мыслей: мое сердце, переполненное счастьем и благодарностью, готово было вот-вот вырваться из груди… Все, о чем я так долго мечтал и просил в молитвах, кажется, наконец-то исполнилось. Правда, я горько упрекал себя за то несправедливое подозрение, которым так необдуманно оскорбил верное сердце леди Мюриэл, но потом успокоился: ведь это была всего лишь мимолетная мысль…

«…Нет, конечно же это не мог быть Бруно!» — подумал я, поднимаясь в темноте к себе наверх и не остановившись, чтобы зажечь свет, ибо я помнил, что оставил у себя на столе зажженную лампу.

Но, войдя в комнату, я понял, что оказался не в обычном свете лампы, а в каком-то волшебном, завораживающем сиянии. О, это был куда более яркий, золотистый и густой свет, чем мерцание лампы! Он струился в комнату из окна, которого я прежде не замечал, выделяя группу из трех неясных фигур. Они с каждым мгновением становились все более и более четкими, и я узнал пожилого мужчину в королевской мантии, откинувшегося назад на спинке стула, и двух детей — мальчика и девочку, — стоявших по обеим сторонам от него.

— Ну как, дитя мое, у тебя еще цел тот Медальон? — спросил мужчина.

— О, конечно! — взволнованно воскликнула Сильвия. — А ты подумал, что я могла потерять или забыть его? — С этими словами она сняла с шеи ленточку, на которой висел Медальон, и протянула его отцу.