если я когда-нибудь выйду отсюда, Сэм, — добавил мистер Пиквик с притворной веселостью, — если это случится, даю вам слово, что вы немедленно вернетесь ко мне.
— Ну, а теперь я вам тоже кое-что скажу, сэр, — произнес мистер Уэллер невозмутимым и торжественным тоном. — Это дело такого сорта, что оно не пройдет совсем, а стало быть, нечего и толковать.
— Я говорю серьезно, я твердо решил, Сэм, — сказал мистер Пиквик.
— Вы решили, сэр? — упрямо переспросил мистер Уэллер. — Очень хорошо, сэр. Я тоже решил.
С этими словами мистер Уэллер старательно надел шляпу и быстро вышел из комнаты.
— Сэм! — крикнул ему вслед мистер Пиквик. — Сэм! Вернитесь!
Но в длинной галерее уже не отдавалось эхо его шагов. Сэм Уэллер ушел.
ГЛАВА XLIII,
В высокой комнате, плохо освещенной и еще хуже проветриваемой, расположенной на Портюгел- стрит, Линкольнс-Инн-Филдс, заседают почти круглый год один, два, три или — в зависимости от обстоятельств — четыре джентльмена в париках за маленькими конторками, сооруженными наподобие тех, какими пользуются во всех английских судах, но только не покрытыми французским лаком. Справа от них находятся скамьи адвокатов, слева — отгороженное место для несостоятельных должников, а прямо перед ними, пониже, — чрезвычайно грязные физиономии. Названные джентльмены — уполномоченные Суда по делам о несостоятельности, а место, где они заседают, и есть Суд по делам о несостоятельности.
Замечательна судьба этого суда, который в настоящее время и с незапамятных времен считается и признан с общего согласия всех оборванцев Лондона, скрывающих свою нищету, их приютом и ежедневным пристанищем. Он всегда переполнен. Пивные и спиртные испарения постоянно поднимаются к потолку и, коснувшись его, стекают струями по стенам; старого платья увидишь здесь за один раз больше, чем выставляется на продажу на всем Хаундсдиче[137] в течение года, и больше немытых лиц и седеющих бород, чем могут привести в порядок все насосы и цирюльники между Тайбурном и Уайтчеплом от восхода до заката солнца.
Не следует предполагать, что здесь у кого-нибудь из этих людей есть хотя бы тень какого-то дела в том месте, которое он столь неутомимо посещает. Будь это так, нечему было бы удивляться, и в этом не было бы ничего странного. Одни из них спят почти все время, пока длится заседание, другие приносят крохотный портативный обед, завернутый в носовой платок или торчащий из потертого кармана, и жуют и слушают с одинаковым удовольствием, но никогда не бывало среди них ни одного, кто был лично заинтересован в каком-нибудь деле, которое когда-либо здесь разбиралось. Однако, чем бы они ни занимались, здесь они сидят с первой минуты и до последней. В дождливую погоду они приходят промокшие насквозь, и в такие дни в зале суда пахнет плесенью.
Случайный посетитель может предположить, что это место служит храмом, посвященным Духу Нищеты. Здесь нет ни одного служителя и ни одного курьера, который бы носил одежду, сшитую по мерке; ни одного более или менее свежего или здорового на вид человека во всем учреждении, если не считать маленького седовласого констебля с лицом, как яблоко, да и тот, подобно злополучной вишне, законсервированной в спирту, кажется высушенным благодаря искусственному процессу, который не имеет никакого отношения к его природе. Даже парики адвокатов плохо напудрены и букли плохо завиты.
Но наиболее любопытный предмет для наблюдений — поверенные, которые сидят за большим, ничем не покрытым столом ниже места для уполномоченных. Профессиональное хозяйство самого богатого из этих джентльменов ограничивается синим мешком и мальчиком — обычно юношей иудейского вероисповедания.
У них нет постоянных контор, свои юридические сделки они совершают или в трактирах, или в тюремных дворах, куда отправляются толпой и отбивают друг у друга клиентов на манер омнибусных кондукторов. Вид у них засаленный и заплесневелый, а если можно заподозрить их в каких-нибудь пороках, то, пожалуй, пьянство и мошенничество занимают самое видное место. Обычно они проживают на окраине «тюремных границ»[138], не дальше мили от обелиска на Сент- Джордж-Филдс. Их внешность непривлекательна, их манеры своеобразны.
Мистер Соломон Пелл, один из представителей этой ученой корпорации, был толстый, дряблый, бледный человек в сюртуке, который казался то зеленым, то коричневым, с бархатным воротником той же меняющейся окраски. Лоб у него был узкий, лицо широкое, голова большая, а нос сворочен на сторону, словно Природа, возмущенная наклонностями, подмеченными ею в момент его рождения, дала ему сердитый щелчок, от которого нос так и не оправился. Однако наделенный короткой шеей и астмой, мистер Пелл пользовался для дыхания преимущественно этим органом, который, быть может, возмещал приносимой им пользой то, чего не хватало ему как украшению.
— Я уверен, что помогу ему выпутаться, — сказал мистер Пелл.
— В самом деле? — отозвался человек, которому было дано такое заверение.
— Совершенно уверен! — отвечал мистер Пелл. — Но заметьте, если бы он обратился к какому-нибудь сомнительному ходатаю по делам, я бы не поручился за последствия.
— Ну-у! — разинув рот, сказал собеседник.
— Да, ни за что не поручился бы! — сказал мистер Пелл, сжал губы, нахмурился и таинственно покачал головой.
Беседа эта велась в трактире, как раз против Суда по делам о несостоятельности, а человек, с которым ее вели, был не кто иной, как старший Уэллер, явившийся сюда, чтобы утешить и поддержать друга, чье прошение о признании его несостоятельным должно было сегодня слушаться и с чьим поверенным он в данный момент совещался.
— А где Джордж? — осведомился старый джентльмен.
Мистер Пелл мотнул головой в сторону задней комнаты, где мистер Уэллер, немедленно отправившийся туда, был тотчас же встречен самыми горячими и лестными приветствиями полудюжины своих профессиональных собратьев, выражавших удовольствие по поводу его прибытия. Несостоятельный джентльмен, заразившийся спекулятивной, но неосторожной страстью поставлять лошадей на большие перегоны, каковая страсть и довела его до беды, имел цветущий вид и успокаивал свои чувства креветками и портером.
Обмен приветствиями между мистером Уэллером и его друзьями строго отвечал масонским правилам ремесла, предписывавшим выворачивать кисть правой руки и в то же время подергивать мизинцем. Мы знавали двух знаменитых кучеров (бедняги, их уже нет в живых), которые были близнецами и питали друг к другу искреннюю и преданную любовь. Ежедневно на протяжении двадцати четырех лет они встречались на Дуврской дороге, обмениваясь одним только этим приветствием; и вот когда один из них умер, другой начал чахнуть и вскоре последовал за первым.
— Ну, Джордж, — сказал мистер Уэллер-старший, снимая пальто и усаживаясь с присущей ему важностью, — как дела? Все в порядке на крыше и полно внутри?
— Все в порядке, старина, — отвечал джентльмен, попавший в затруднительное положение.
— Передана ли кому-нибудь серая кобыла? — заботливо осведомился мистер Уэллер.
Джордж кивнул утвердительно.
— Ну вот и прекрасно, — сказал мистер Уэллер. — О карете тоже позаботились?
— Препровождена в надежное место, — отвечал Джордж, свертывая головы полудюжине креветок и проглатывая их без дальнейших церемоний.
— Очень хорошо! — сказал мистер Уэллер. — Надо всегда смотреть за тормозом, когда едешь под гору. Список седоков выправлен по всем правилам?
— Опись, сэр? — спросил Пелл, угадывая мысль мистера Уэллера. — Опись такова, что лучше не сделаешь пером и чернилами.
Мистер Уэллер кивнул, выражая свое одобрение по поводу принятых мер, а затем, повернувшись к
