— Гидролог? — значительно поднял брови Семён.
— Ну да! С работой знакомится…
— А сейчас он где? — нетерпеливо перебил Рукосуев.
Скуркхин ухмыльнулся, показывая ровные зубы. В голосе тоже зазвенела озорная смешинка.
— На сеновале спит. И к чаю не стал вставать — намаялся парень. Знаешь, каково без привычки в седле ездить? До сенника враскорячку добирался.
— Туда? — кивнул головой в сторону стога Семен.
— Нет. К сеннику, к сараюшке за домом.
Неожиданно Рукосуев схватил за отвороты куртки гидролога, притянул к себе. Заглядывая в удивленные глаза, обжигая дыханием, прохрипел:
— Сл-лушай, С-серёга! — у него словно перекатывалось что-то в гортани. — С-серега, этот человек — враг. Ты знал это?…
Семён напряженно следил за выражением лица Скурихина, готовый в любое мгновение применить оружие. Но гидролог не сделал попытки вырваться из рук Фёдора Фёдоровича, поднять тревогу. Видимо, он просто не понимал.
— Чей враг? Твой? Он ничего не говорил…
— Кр-рутишь?
— Да ты что, Фёдор Фёдорович? Объясни толком!
Только одно изумление читалось во взгляде Скурихина — ни тени страха, ни хитрости. Это было настолько очевидно, что Семен убрал пальцы с курков двустволки, а Рукосуев выпустил полы скурихинской куртки.
— Его ловили. Он спрыгнул с поезда…
Эх, они теряли дорогое время на разговоры!
— Где его полевая сумка? — обрывая Рукосуева, спросил Семён.
Гидролог на мгновение задумался.
— Висела на стуле, но потом он, кажется, взял с собой. Доху наверняка взял. Я шёл впереди с фонарем, светил. Утром вроде сумки на стуле не было.
— Следовало ожидать, конечно! — Студент нахмурился, вопросительно посмотрел на Рукосуева. — Что же, пойдём к нему? Выспрашивали документы у него, Сергей Михайлович?
— Нет, в голову не пришло. Ведь меня предупреждали по рации, что он за человек.
— По рации? — опять насторожился Семён.
— Ну да. Я ежедневно передаю замеры…
Фёдор Фёдорович ухватился за мысль Семёна о документах.
— Правильно, спросим сначала документы. А там увидим.
— Пошли! — повернулся к выходу Скурихин.
— У него оружие, — предупредил Семён.
Гидролог кивнул:
— Знаю. Пистолет. Он по дороге глухаря застрелить изловчался.
Сомнений не оставалось. Фёдор Фёдорович нащупал рукоятку маузера, Семён крепче стиснул шейку ружья.
Мир купался в тепле и свете щедрого солнца. Гудели пчёлы, торопясь собрать последнюю дань с запоздалых цветов. В листве берёз кое-где просвечивала первая желтизна, очень робкая, еле заметная. Но людям было не до любования миром. Для них существовали в нём только неплотно притворенные двери сенного сарая. Туда надлежало войти, может быть, для того, чтобы никогда больше не увидеть солнечного света, работящих пчёл и листвы берез.
Дверь распахнулась легко, без скрипа. В темный сенник хлынул солнечный свет. Кто-то, не видимый снизу, зашуршал сеном, спрашивая весело и беспечно:
— Что, заспался? Чувствую, чувствую, Сергей Михайлович! Я сейчас, только вот сапоги надену.
Сено продолжало шелестеть. Наконец над краем сеновала показались подошвы сапог и, помедлив мгновение, заскользили вниз.
Лица съехавшего по сену человека сначала нельзя было разглядеть — так искажал черты бесконечно-долгий, блаженный зевок. Человек зевал и потягивался, расправляя стиснутые в кулаки руки, точно демонстрировал их мощь. Но Семёну не нужно было видеть лицо, — и без того понял, что Скурихин провел их.
— Нас интересует человек с полевой сумкой, слышите! — крикнул ему студент. — Где он?
Тот, что зевал и потягивался, смотрел безбоязненно, продолжая щуриться после сна. Он ответил вместо гидролога.
— Я к вашим услугам, товарищи. Прошу прощения за свой вид, конечно…
— Вы? — ожидая подвоха, удивился Семён.
Между ними упала тень, кто-то остановился у двери, Но Семен даже не успел обернуться.
— Вы? — это спрашивала Люда, и студента поразил тон вопроса. Оглянувшись, он перехватил её взгляд — растерянный и вместе с тем радостный. — Значит, это вы, а не Василий?…
— Простите, я не совсем понимаю. Я безусловно не Василий, а Владимир…
— Но это же вы… прыгнули с поезда?
Человек молчал. Всем казалось, что молчанию этому никогда не будет конца.
Глава вторая
В зале ожидания Чита-1 было по обыкновению людно. Следовало прикусить языки, чтобы не обращать на себя внимание досужей публики. Впрочем, особенной охоты к разговорам никто не проявлял — понурые головы да усталые, без искры оживления, глаза объясняли главное.
— Вот так, значит, — печально вздохнул Пряхин, пожимая руку Семёну. — Не повезло, знаете…
— Нам тоже, — в тон ему ответил Гостинцев, осматриваясь по сторонам: можно ли добавить несколько слов?
Но горный инспектор его предупредил:
— То есть, вам-то ещё повезло. На нет и суда нет. А вот мы, — он покосился на Костю Моргунова, нервно крутившего в пальцах незажжённую папиросу, — мы прохлопали. В самый ответственный момент оплошали. Да, именно так. Только так! И никак больше!
В голосе прорывались раздражение и гнев. Моргунов смял папиросу и швырнул мимо урны.
— Иван Александрович, можно подумать, что виноват один я. Но ведь с голыми руками…
— Мы виноваты, — оборвал его Пряхин. — Мы. Я так и сказал, кажется. И вообще здесь не совеем уместно разговаривать. Вы давно нас ждёте, Люда?
— Да нет. Не очень…
— Со вчерашнего вечера, Иван Александрович, — уточнил Гостинцев.
— Ясно. Ну что ж… Может, пойдём перекусим где-нибудь и поговорим?
— Так тут в ресторан можно…
— Гм… Разговоры-то у нас такие…
— Разговаривать пойдём в сквер. Там пусто.
Иван Александрович согласно кивнул.
— Добро. Мы перекусить потом успеем, а у вас время для этого было. Пойдёмте.
В сквере и в самом деле почти все скамейки пустовали. Пряхин облюбовал стоявшую на отлёте и тяжело на неё опустился.
— Нехорошо получилось. Обидно. Помогал очень хороший и дельный товарищ, и всё-таки… Одним словом, на подробностях останавливаться не стану, некогда. Выследили, догнали, но… Собака спутала след.
