нибуь разыскивает.»
Было ещё совсем темно, когда Саяновы повернули на свою улицу, Машина, которую они сумели нанять, тарахтела разбитым кузовом, гремела какими-то невидимыми железками так, что, наверное, ее было слышно от самой станции.
– Мамочка, смотри, у нас свет! – радостно закричал Вадик. – Папа приехал!
Если бы Вадик крикнул: «Горит наш дом!», Мария Андреевна меньше удивилась бы. Она ничего не ответила сыну, но подумала с тоской и негодованием: «Зачем он здесь так рано?»
Когда машина подъехала к дому, Мария Андреевна заметила сквозь занавешенные окна мечущуюся тень. «Может быть, еще он и не один здесь!» – подумала она, оглянувшись на Вадика.
Когда она открыла дверь и впустила в кухню сына, Саянов, одетый по-домашнему, ставил на стол зажженную лампу. Он так толкнул ее, что стекло чуть не соскочило.
Увидев сына, он схватил его на руки, не дожидаясь, пока мальчик разденется. Сняв с него шапку, он прильнул лицом к его остриженной голове. Сколько бы он мог продержать Вадика в таком положении, не говоря никому ни слова, неизвестно, если бы не мать. Широкое не по росту пальто ползло по худенькому телу мальчика к плечам, и Мария Андреевна видела, как неудобно сыну.
– Да раздень ты его, наконец! – почти крикнула она, заставив мужа вздрогнуть и оглянуться.
Саянов поставил Вадика и удивленно посмотрел на жену, будто не ожидал, что, кроме него и сына, есть еще кто-то в доме.
Отец обращался с Вадиком, как с трехлетним ребенком. Сняв пальто, он взял его на руки и понес в комнату.
Что они после этого делали, о чем говорили и сколько прошло времени, Мария Андреевна не замечала. Прикрыв за мужем и сыном дверь, она огляделась вокруг. Закопченный чайник, посуда на новых местах, мусор з углу за веником, полная пепельница окурков – все говорило о том, что одинокий мужчина продолжительное время хозяйничает в квартире. «Что это?» – и под пепельницей она заметила извещение на возврат из Одессы почтового перевода на ее имя.
В извещении указано: «За отсутствием адресата».
Был воскресный день, и Мария Андреевна поняла, что муж свободен и скоро не уйдет, а ей хотелось остаться одной.
Серый от тумана рассвет пробивался через плотную занавеску, Саянова потушила лампу.
Она подошла к окну и, отодвинув занавеску, задержалась у него.
– Уснул, – выходя из комнаты и тихо прикрывая за собой дверь, сказал муж.
Мария Андреевна оглянулась. Лицо Саянова ей показалось постаревшим и измученным: небритые щеки впали, лоб рессекали глубокие незнакомые линии, глаза… ей не хотелось смотреть в эти глаза!
Безразличие к этому человеку, какой-то внутренний холод и чувство осторожности овладели ею. Она снова отвернулась к окну.
Саянов, стоя поодаль, молчал. Его присутствие и молчание начинало тяготить Марию Андреевну настолько, что у нее чуть не вырвалось: «Уходи же ты скорей отсюда!»
– Манюща!
Будто жаром из пылающей печи обдало Саянову, и она с трудом удержалась, чтобы не оглянуться.
Далекое, очень далекое мелькнуло в памяти Марии Андреевны. Так называл ее старый суровый отец, подружки и тот, кому она без колебаний доверилась, когда все твердили: «Завезет да бросит!»
«Вот и бросил!» Глубокая обида затрепетала в ней и, повернувшись к Саянову, она резко и гневно выпалила:
– Не оправдывайся, уходи!
– Некуда мне идти, – произнес он усталым, будто приглушенным голосом. – Если можешь, прости.
Мария Андреевна испуганно оглянулась на дверь в комнату. Сын снова мог услышать их разговор, особенно это громкое «уходи», и она поспешно отошла к другому окну.
Саянов тяжело опустился на стул.
Теперь между супругами, как барьер, был кухонный столик, и они, как судья и обвиняемый, издали наблюдали друг за другом.
Саянов, не рассчитывающий на милосердие жены, готовился выслушать ее окончательный приговор. Но в это время открылась дверь и на пороге появился Вадик. Придерживаясь за косяк, он удивленно посмотрел на родителей.
– Ты не спал? – настороженно спросила мать.
– Я уже выспался, – улыбнувшись, ответил мальчик.
Отец, протянув руки, привлек сына к себе и усадил на колени. Вадик пытался заговорить с отцом, но тот молчал, а когда худенькая рука сына ласково опустилась на его плечи, Саянов приник к нему своим лицом и крупные, тяжелые слезы выкатились из-под густой щетины его ресниц.
– О чем ты, папочка?
И, вытирая ладошкой колючие щеки отца, мальчик вспомнил своего больничного друга, дядю Мишу: «Не стоит на родителей обижаться, надо стараться помирить их». «Но почему же мама так строго смотрит на нас?».
Давно рассеялся на дворе туман, и яркий солнечный луч, заглянув в окошко, заиграл на лице мальчика. Вадик от неожиданности слегка поморщился, а потом, рассмеявшись над собой сказал:
