как-нибудь в другой раз.
Тут гость поднялся. Он почему-то не добавил, что споет ей, если она ему сыграет, и, лишь выйдя на улицу, понял свою оплошность. Но напрасно он себя укорял: Кэтрин не заметила неучтивости. Ее захватило пленительное звучание фразы 'как-нибудь в другой раз', которая, казалось, уводила далеко в будущее.
Однако это еще более обязывало Кэтрин преодолеть стыд и неловкость и доложить отцу о визите Мориса Таунзенда. И она решительно, даже резко объявила о его посещении, лишь только доктор вошел в дом. Исполнив свой долг, Кэтрин попыталась тотчас покинуть комнату. Но не успела: отец остановил ее у двери.
— Ну что? Сегодня он тебе сделал предложение? — спросил доктор.
Пуще всего она боялась этого вопроса, и все же ответом не запаслась. Кэтрин, конечно, хотелось бы обратить разговор в шутку — ведь и отец, наверное, шутил; но ей хотелось также ответить не просто «нет», а добавить еще что-нибудь категоричное, что-нибудь колкое, чтобы больше он ей этого вопроса не задавал: вопрос отца привел Кэтрин в мучительное смущение. Но говорить колкости она не умела и с минуту стояла, взявшись за ручку двери, молча глядя на своего ироничного родителя и улыбаясь.
'Да, — сказал себе доктор, — умом моя дочь не блещет!'
Но едва он сделал про себя такое замечание, как Кэтрин нашлась; она решила обратить разговор в шутку.
— Надо думать, он отложил это до следующего раза! — воскликнула она, засмеявшись, и быстро вышла из комнаты.
Доктор уставился ей вслед, недоумевая, — уж не всерьез ли говорит его дочь? Кэтрин отправилась прямо к себе и, дойдя до своей двери, поняла, что могла бы ответить иначе, лучше. Ей даже захотелось, чтобы отец снова задал ей тот же вопрос, и тогда бы она сказала: 'Да, мистер Морис Таунзенд сделал мне предложение, и я ему отказала!'
Доктор, однако, стал наводить справки, полагая, что ему следует побольше знать о молодом красавце, зачастившем в его дом. Для начала доктор обратился к старшей из своих сестер, миссис Олмонд; не то чтобы он сразу отправился к ней с расспросами, вовсе нет; не такое уж спешное было дело, и доктор просто сделал запись, чтобы не забыть заняться им при первой возможности. Доктору не свойственно было торопиться, волноваться, нервничать. Но он все записывал, и записи свои просматривал регулярно. Со временем среди них появились и сведения о Морисе Таунзенде, полученные от миссис Олмонд.
— Лавиния уже приходила о нем расспрашивать, — сказала миссис Олмонд. Она до крайности возбуждена. Я ее не понимаю. В конце концов, молодой человек ухаживает не за ней. Странная она женщина.
— Дорогая моя, — ответил доктор, — за двенадцать лет, что мы с ней живем под одной крышей, я в этом вполне убедился!
— У нее какой-то неестественный склад ума, — продолжала миссис Олмонд, которая любила обсудить с братом чудачества Лавинии. — Она расспрашивала о мистере Таунзенде, но не велела передавать тебе об этом. А я ей сказала, что ничего таить не стану. Вечно она скрытничает!
— И при этом отпускает иногда поразительно бестактные замечания. Как маяк — то ослепительный свет, то кромешная тьма. Но что ты ей ответила относительно мистера Таунзенда? — поинтересовался доктор.
— То же, что и тебе: что я его почти не знаю.
— Представляю, как ты ее разочаровала, — сказал доктор. — Лавиния предпочла бы услышать, что он виновен в каком-нибудь романтическом преступлении. Впрочем, будем терпимы к людям. Кажется, наш джентльмен приходится кузеном тому мальчику, которому ты собираешься доверить будущее своей дочери.
— Артур далеко не мальчик, он человек зрелый, более зрелый, чем мы с тобой. Протеже Лавинии он приходится каким-то дальним родственником. Они оба Таунзенды, но мне дали понять, что не все Таунзенды одинаковы. Так мне сказала мать Артура. Она даже говорила о «ветвях» — младших, старших, боковых, — ни дать ни взять королевская династия. Артур якобы относится к правящей ветви, а кавалер несчастной Лавинии к ней не принадлежит. Вот, собственно, и все, что знает о нем мать Артура, если не считать неопределенных слухов о том, что он «куролесил». Но я немного знакома с его сестрой, она очень милая женщина. Ее зовут миссис Монтгомери. Она вдова, имеет кое-какую недвижимость, растит пятерых детей. Они живут на Второй авеню.
— И что говорит о нем миссис Монтгомери?
— Что он талантлив и, может быть, еще покажет себя.
— Талантлив, но ленив, — так, что ли?
— Этого она не говорит.
— Хранит семейную честь, — сказал доктор. — А чем он занимается?
— Ничем. Он сейчас подыскивает себе место. По-моему, он когда-то служил во флоте.
— Когда-то? Сколько же ему лет?
— Я думаю, за тридцать. Должно быть, он пошел во флот совсем молодым. Кажется, Артур мне говорил, что Морис получил небольшое наследство тогда-то он, наверное, и оставил службу — и промотал его за несколько лет. Объездил весь свет, жил за границей, развлекался. По-моему, у него на этот счет были какие-то идеи, своя теория. В Америку вернулся недавно и теперь намеревается, как он заявил Артуру, начать серьезную жизнь.
— Так насчет Кэтрин у него серьезные намерения?
— Не знаю, почему тебе это кажется странным, — сказала миссис Олмонд. Пожалуй, ты всегда недооценивал Кэтрин. Вспомни, что ее ждут тридцать тысяч годового дохода.
Доктор посмотрел на свою сестру и с легкой обидой в голосе сказал:
— Ты по крайней мере ее оценила.
Миссис Олмонд покраснела.
— Я не говорю, что это ее единственное достоинство, но это достоинство, и немалое. Так думают многие молодые люди, а ты, по-моему, этого никогда не принимал в расчет. Ты всегда отзывался о ней как о безнадежной партии.
— Я отзываюсь о Кэтрин не менее благосклонно, чем ты, Элизабет, откровенно заметил доктор. — Много ли ухажеров у нее на счету — при всех ее перспективах? Много ли внимания оказывают ей кавалеры? Кэтрин — не безнадежная партия, но она начисто лишена привлекательности. Потому-то Лавиния так счастлива при мысли, что в доме появился воздыхатель. Раньше таковых не имелось, и для Лавинии с ее чувствительной, отзывчивой натурой мысль эта непривычна. Она волнует ее воображение. К чести нью- йоркских молодых людей должен сказать, что они, видимо, народ бескорыстный. Они предпочитают хорошеньких, веселых девушек, таких, как твоя дочь. Кэтрин же не назовешь ни веселой, ни хорошенькой.
— Кэтрин вовсе не дурнушка. У нее есть свой стиль, чего не скажешь о моей бедной Мэриан, — ответила миссис Олмонд. — У той вообще нет никакого стиля. А если молодые люди не оказывают Кэтрин достаточно внимания, то это потому, что она им кажется старше их самих. Она такая крупная и так… богато одевается. Я думаю, они ее побаиваются. У нее такой вид, будто она уже была замужем, а замужними дамами, знаешь ли, наши молодые люди не очень интересуются. Что же касается бескорыстия наших кавалеров, продолжала мудрейшая из сестер доктора, — то ведь они, как правило, женятся рано, лет в двадцать — двадцать пять, в том невинном возрасте, когда к искреннему чувству еще не примешивается расчет. Если бы они не так спешили, у Кэтрин было бы гораздо больше шансов.
— Шансов, что кто-то женится на ней по расчету? Благодарю покорно, сказал доктор.
— Вот увидишь — рано или поздно появится разумный человек лет сорока, который ее полюбит, — продолжала миссис Олмонд.
— А-а, значит, мистер Таунзенд еще просто не дорос; его побуждения, может быть, чисты?
— Вполне возможно, что у него самые чистые побуждения. С какой стати заранее предполагать обратное? Лавиния не сомневается в его искренности, он производит очень приятное впечатление. Ну почему ты относишься к нему с такой предвзятостью?
Доктор Слоупер немного подумал.
— На какие средства он существует?
