длинные платья женщин. Следом, причитая и ревя, семенили босоногие детишки.
В стане замолкли. Алекс подошел поближе.
Лицо Кадзе светилось триумфом. Он перекинулся парой слов с подошедшими османами и повернулся к остальным.
Полковник попросил его объяснить, что сие означает и для чего ему понадобились гражданские.
Осман не замедлил с ответом:
– Когда мы только начали осаду, я сразу подумал, что столько мужчин, вдали от родных земель, не смогут долго оставаться одни. Янычары – плохие солдаты, потому что всегда, вопреки воле султана и собственному уставу, обзаводятся семьями. Жены, дети – когда солдат думает о них, он не может воевать!
Осман ухмыльнулся.
– И я был прав! У тех, кто заперся в форте, в деревне остались близкие. Сами полоумные изменники могут биться до смерти, до последней капли крови и щепотки пороху… Но! – он торжествующе поднял указательный палец. – Будут ли они так же тверды, когда на штурм, впереди моих арнаутов,[104] на них пойдут те, кто им дорог?! Не будут ли дрожать их руки, натягивая тетиву лука?!
Он приосанился.
Лица русских офицеров окаменели. У некоторых заходили желваки, другие сжали кулаки, полковник потупил взор, скрывая истинные чувства. Лишь граф снисходительно усмехнулся и принялся по новой набивать трубку.
– Это – не по… не по-рыцарски, – тихо выдавил полковник.
Турок вспыхнул, подпрыгнул к полковнику, заглядывая ему в лицо снизу вверх, и ухватил того за лацкан мундира. Русские офицеры взялись за рукоятки сабель.
Осман ткнул пальцем за спину, на скорчившихся в пыли и скулящих баб. Когда он волновался, прорезающийся акцент уродовал слова, но, тем не менее, все сказанное было понятно:
– Если их жизнь, всех их, поможет мне сберечь для Порты лишь одного солдата, они умрут! – турок почти кричал, выплевывая слова сквозь сжатые в оскале зубы. – Если для того, чтобы сберечь султану его воинов, мне надо будет сжечь всю деревню, устлав трупами ров перед фортом, вся деревня умрет!
Он выпрямился и повернулся к остальным:
– Мне нет дела до местных! Они – не жители Порты!
Русские молчали.
Осман рыкнул по-турецки на подвывающих в стороне баб. Те заверещали в ужасе. Одна бросилась к стоявшим русским офицерам, ухватила ладонь замершего полковника и начала умоляюще причитать.
Офицеры хмурились, кто-то из-за спин недовольно буркнул:
– Это не по-христиански.
Кадзе отрезал:
– Все, что сгодится для султана, угодно Аллаху!
Салтыков, раскуривший наконец трубку, встал и также улыбаясь, громко и четко произнес:
– Нет!
Турок вскинулся, шумно, сдерживая гнев, выдохнул воздух, развернулся на каблуках и двинулся к своим солдатам.
Спустя несколько минут причитающие женщины припустили обратно к селению. Еще через полчаса колонна османских солдат, растягиваясь и нестройно гудя, двинулась в сторону далекого порта. Кадзе уводил свое войско.
Салтыков обернулся к все также молчащим офицерам и, попыхивая трубкой, спросил:
– Кто-нибудь еще думает так, как этот? – граф кивком головы указал на марширующих осман.
Русские замотали головами.
– Тогда придется брать крепость нам самим. Старыми, верными способами.
9
Офицеры, вероятней всего, успели дважды пожалеть о том, что поссорились с турецкими союзниками.
Потому как засевшие в форте копты сражались отчаянно.
В первый раз осаждавшие действовали бесхитростно. Подогнали пару телег из деревни, сверху приладили деревянные щиты. Получились передвижные укрытия от стрел.
Под их защитой саперы подобрались под стены форта, закидали выкопанный вокруг укрепления ров связками хвороста и взорвали ворота. В дымящийся проем рванули мушкетеры.
Копты оказались предусмотрительными – за воротами был насыпан вал со вкопанным частоколом, этакая внутренняя стена. Атакующие, пробежав ворота, попадали в мешок, где их расстреливали засевшие на стенах и за частоколом лучники. Турки успевали выпустить по несколько стрел, пока русские солдаты заряжали свои кремневые ружья.
Потеряв два десятка убитыми и целую толпу ранеными, русские отступили.
Чтобы через час возобновить штурм.
На этот раз саперы начали с бочонков со смолой. Темный едкий дым окутал стены форта. Егеря, отличные стрелки, минут десять вколачивали в дым пулю за пулей, пока всякое шевеление на стенах не прекратилось. И тут на приступ двинулась гренадерская рота, подошедшая еще в полдень. Рослые молодцы, приставив штурмовые шесты, длинные брусья с набитыми перекладинами, с ходу взлетали на стены и врукопашную бросались на измотанных защитников.
Освободив ворота, гренадеры и прибежавшие саперы начали закидывать противника, укрепившегося за частоколом, гранатами и горящими вязанками. Благодаря их усилиям загорелся овин, в котором хранилось сено для гарнизонных лошадей, начали тлеть крыши сараев. Густевший дым уже не подымался ввысь, а стелился по земле, заставляя даже самых крепких защитников заходится в кашле и хрипе.
Копты не сдались. Собрав последние силы, наемники отчаянным рывком со стороны боковой башни опрокинули нестройную цепочку русских. Штык – отличное оружие при плотном строе, но в схватке лицом к лицу с противником, вооруженным щитом и ятаганом, тонкого стального шила даже на длинном ружье оказалось явно не достаточно. Гренадеры бились отчаянно, но один за другим бездыханные или раненые летели вниз. Из-за частокола раздались крики ликования.
В этот момент бухнула пушка.
В клубах дыма артиллеристы подтянули к выломанным воротам одну из легких пушчонок. Заряд картечи в упор разнес хлипкий частокол, разметав спрятавшихся за ним стрелков. В проем с громоподобным «Ура» устремились мушкетеры. Чумазые копты начали заделывать прореху, но штурмовая колонна вынесла их, расколола и погнала остатки к открытым воротам главной башни форта.
Плутонг егерей, не опасаясь стрел, разместился во дворе и начал отстреливать рубящихся на стенах врагов. Начали с командиров. Пули из нарезных карабинов легко прошивали щиты, рвали раритетные кольчуги и стеганые халаты. Защитники, лишившись поддержки лучников, приказов начальства, да еще и попавшие под отстрел, начали пятиться обратно, к спасительному камню главной башни. В глубине его пылающего чрева развевалось трехцветное знамя Франции.
Стрелки же, собравшись под защитой башни, опять начали засыпать атакующих тучами стрел. Мушкетеры, не сумевшие ворваться в последний оплот на спинах беглецов, отступили к частоколу. Отходили строем. Унтера, размахивая бессмысленными алебардами,[105] удерживали солдат от бегства.
Когда со двора вывели пехоту, штабс-офицеры насели на полковника с требованием пустить их на последний штурм. Но тот предпочел дать коптам шанс.
Послали меня.
– Сдавайтесь! Всем, кто сложит оружие, мы гарантируем жизнь!
Я выглянул из-за края каменной кладки и еще раз проорал предложение.
В ответ недалеко свистнула стрела, из башни неслись угрозы и площадная брань. Гренадеры, укрепившиеся на стене, открыли огонь по лучникам, те ответили. Ружейная трескотня и свист стрел, замолчавшие по приказу начальства, разгорелись с новой силой.
Полковник, так и оставшийся для меня безымянным, пожал плечами и сделал знак артиллеристам. За
