– Почему вы улыбаетесь? – спросил он.
– Мне всегда забавно видеть вас с мамой, – призналась Марсель. – Какой же вы обольститель, мой бедный архангел! Как вам не стыдно так обольщать окружающих?
Она смотрела на него с нежностью собственника, казалось, она была бы счастлива заполучить его целиком для себя одной. «На ней печать беременности», – злобно подумал Даниель. Как он злился на нее за ее самодовольный вид! Он всегда немного тревожился в преддверии этих долгих доверительных бесед полушепотом, каждый раз надо было решаться, как перед прыжком в воду. «У меня будет приступ астмы», – подумал он. Марсель была унылым сгустком запахов, свернувшимся на кровати, готовым расщепиться от малейшего жеста.
Она встала.
– Я хочу вам кое-что показать. Она взяла с камина фотографию.
– Вы всегда хотели знать, какая я была в молодости... – сказала она, протягивая ее.
Даниель взял фотокарточку: это была Марсель в восемнадцать лет, у нее был вид лесбиянки, губы безвольные, глаза жесткие. И та же дряблая плоть, болтающаяся, точно слишком широкий костюм. Но она была худой. Даниель поднял глаза и увидел ее тревожный взгляд.
– Вы были очаровательны, – осторожно сказал он, – и вы совсем не изменились.
Марсель рассмеялась.
– Нет! Вы хорошо знаете, что я изменилась, противный вы льстец, бросьте, вы уже не с моей мамой.
Она добавила:
– Но я была прехорошенькой, не так ли?
– Сейчас вы мне больше нравитесь, – сказал Даниель, – губы у вас были вяловаты... Сейчас вы выглядите куда интересней.
– Никогда не знаешь, всерьез вы говорите или шутите, – насупившись, отозвалась она. Но легко было заметить, что она польщена.
Марсель привстала и бросила быстрый взгляд в зеркало. Этот неловкий и бесстыдный взгляд разозлил Даниеля: в ее кокетстве было нечто детское, беззащитное, с трудом сочетавшееся с лицом зрелой женщины Он улыбнулся ей.
– Я тоже хочу спросить у вас: почему вы улыбаетесь? – сказала Марсель.
– Потому что вы подпрыгнули, как маленькая девочка, чтобы посмотреться в зеркало. Так трогательно, когда вы ненароком заняты собой.
Марсель порозовела и притопнула.
– Вижу, вы без лести не можете.
Оба они засмеялись, и Даниель, чуть поколебавшись, подумал: «Начнем!» Все складывалось хорошо, момент был удобный, но он чувствовал себя расслабленным и пустотелым. Чтобы придать себе мужества, он подумал о Матье и был удовлетворен, убедившись, что ненависть его непоколебима. Матье был цельный и сухой, как кость; его можно было ненавидеть. Марсель ненавидеть было нельзя.
– Марсель! Поглядите на меня!
Он нагнулся и озабоченно посмотрел на нее.
– Гляжу, – сказала Марсель.
Она подняла на него глаза, но голова ее непроизвольно подергивалась: она с трудом выдерживала мужской взгляд.
– У вас усталый вид.
Марсель сощурилась.
– Я немного разбита, – сказала она. – Это от жары.
Даниель наклонился еще ниже и повторил огорченно и с недовольством:
– Вы очень устали! Я на вас смотрел, когда ваша мать рассказывала о своем путешествии в Рим, и вы казались такой озабоченной, такой издерганной...
Марсель прервала его, возмущенно рассмеявшись:
– Послушайте, Даниель, она в третий раз рассказывает вам об этом путешествии. И каждый раз вы слушаете все с тем же живым интересом; по правде говоря, это меня немного раздражает, я не очень понимаю, что у вас в это время творится в голове.
– Ваша мать меня забавляет, – сказал Даниель. – Я знаю ее истории, но я люблю слушать, когда она их рассказывает, у нее есть такие интересные жесты.
Он слегка подвигал шеей, и Марсель расхохоталась. Когда хотел, Даниель очень хорошо умел передразнивать. Но тут он снова посерьезнел, и смех Марсель оборвался. Он взглянул на нее с упреком, и она как-то заерзала под его взглядом. Она сказала ему:
– Это у вас сегодня странный вид. Что с вами?
Он не торопился отвечать. Тяжелое молчание давило на них, в комнате было невыносимо душно. Марсель смущенно засмеялась, но смех сразу же замер на губах. Даниель предвкушал дальнейшее.
– Марсель, – начал он, – я не должен был бы вам это говорить...
Она откинулась назад.
– Что? Что? Что случилось?
– Вы очень сердитесь на Матье?
Она побледнела.
– Он... Он же... Он мне поклялся, что ничего вам не скажет.
– Марсель, ведь это так важно, а вы хотели от меня все скрыть! Разве я больше не ваш друг?
Марсель вздрогнула.
– Это так грязно! – сказала она.
Ну вот! Готово: она голая. Не было уже речи ни об архангеле, ни о девичьих фотографиях; с нее сползла маска насмешливого достоинства. Перед ним была только толстая беременная женщина, пахнущая телом. Даниелю стало жарко, он провел рукой по вспотевшему лбу.
– Нет, – медленно сказал он, – нет, это вовсе не грязно.
Она быстро дернула локтем и предплечьем, зигзагообразно рассекая раскаленный воздух комнаты.
– Я внушаю вам отвращение, – сказала она.
Он натянуто засмеялся.
– Отвращение? Мне? Марсель, вам придется долго искать такое, что могло бы внушить мне отвращение к вам.
Марсель не ответила; понурившись, она проговорила:
– Я так хотела держать вас вне всего этого!..
Они замолчали. Теперь между ними возникла еще одна связь, прочная, как пуповина.
– Вы видели Матье после того, как он ушел от меня? – спросил Даниель.
– Он мне звонил после полудня, – сухо ответила Марсель.
Она взяла себя в руки и ожесточилась, она была настороже, прямая, ноздри сжаты; она страдала.
– Он сказал вам, что я не дал ему денег?
– Он мне сказал, что у вас их нет.
– У меня они есть.
– Есть? – изумилась она.
– Да, но я не захотел их ему одалживать. Во всяком случае, прежде хотел увидеть вас.
Он сделал паузу и добавил:
– Марсель, следует их ему одолжить?
– Но я не знаю, – пробормотала она неуверенно. – Вам лучше знать, располагаете ли вы...
– Располагаю. У меня пятнадцать тысяч франков, которыми я могу распоряжаться, ни в чем себя не ущемляя.
– Тогда да, – сказала Марсель. – Да, мой дорогой Даниель, они нам необходимы.
Наступило молчание. Марсель перебирала пальцами простыню, ее тяжелая грудь тревожно вздымалась.
