– Я бы попросил вас, высокочтимый господин Оран, дать мне возможность взглянуть на этот реликварий. Только взглянуть. Если вы не доверяете мне, пусть при этом присутствует господин Гарб либо любой другой человек или люди, которых вы облечете своим доверием.
– Ясно, – сказал Оран. – Вы служите Церкви.
– Я бы не хотел это сейчас обсуждать.
– Не хотите – так не будем. То-то я смотрю, держитесь вы слишком уверенно для простого ходатая.
– Господин Оран…
– Да ладно, я ведь сам представлял реликварий архиепископу. Однако он тогда не проявил к нему интереса. Ему важны были реликвии, а не то, в чем они хранились. Мне же ковчежец достался пустым. – Оран сделал паузу. Не ради драматического эффекта. Скорее всего, ему просто требовалась передышка. – Я покажу вам то, что вы просите. Но позже… после обеда. Неучтиво заставлять ждать остальных гостей.
– Буду вам чрезвычайно признателен, сударь.
Мерсер понимал – чем старательнее он будет отрицать свою принадлежность к «мирским братьям», тем сильнее Лейланд Оран уверится в обратном. Что ж, оно и к лучшему: не придется объяснять, зачем ему надо видеть реликварий. Но и опаснее, чем выдавать себя за агента имперской службы. Потому Мерсер и не подтвердил предположение Орана. Пусть думает что угодно.
Оран с трудом поднялся, но Флана Гарба на помощь не позвал. Он вовсе не стар, подумал Мерсер, и слабость, вызванная болезнью, для него прежде всего унизительна. Поэтому он и избегает общества.
Но общество не избегало его. Как только Оран вернулся в гостиную, дамы двинулись на него сомкнутым строем. Даже Айма оставила арфу и присоединилась к подругам, шурша голубым шелком. Мерсер заметил, что в прическе у нее такой же серебряный гребень, как у госпожи Эрмесен. Или почти такой же. Полумесяц в нем был развернут в другую сторону. Именно так, как на изображениях Дианы.
Бергамин, примостившийся у шахматного столика, крышка которого была выложена пластинками из оникса и родонита, кажется, был доволен, что о нем забыли. Но Флан Гарб не спешил присоединиться к партии. Он наблюдал. И Мерсер знал, что близорукие люди часто замечают мельчайшие детали.
– Вы наконец вернулись к нам, друг мой, – промурлыкала госпожа Эрмесен.
– Да… господин Мерсер высказал свою просьбу.
– И в чем же она состоит?
– Он пожелал посетить мою часовню.
– И что же вы ответили?
– Я сказал – хорошо, но позже… хотя признаю, что это был не слишком учтивый ответ!
Оран пытался острить, но это давалось ему с трудом. На его желтых щеках выступили лиловатые пятна.
– А теперь, господа, я прошу вас отобедать со мной. Сейчас самое время… пройти к столу.
Оран протянул руку мадам Эрмесен, и они двинулись из гостиной. За ними последовали управляющий с Аймой и Бергамин с Драгонтиной. Мерсер единственный оказался без дамы, но это его ничуть не смутило.
Комната, где накрыли стол к обеду, была невелика. Возможно, так замышлялось ради большего уюта, но какой уют бывает внутри шкатулки с драгоценностями, где все искрится и переливается? Убранство, где преобладали цветные камни, было в том же стиле, что в других покоях, – здесь еще добавился камин, где пылал огонь, и высокие напольные часы.
Место Мерсера оказалось на противоположном конце длинного стола, во главе которого уселся Оран. По правую руку от него разместилась госпожа Эрмесен, по левую притулился капитан. Рядом с Бергамином сидела Драгонтина, напротив Айма и Флан Гарб. Мерсер отметил: так Оран выдал свою сословную принадлежность. В дворянском доме вряд ли бы усадили за стол управляющего, зато наверняка присутствовал бы капеллан.
Столовая утварь блистала разнообразием, и роскошь заставляла забыть о дурном вкусе. Блюда, судки, соусницы и солонки из яшмы, агата, халцедона и хрусталя перемежались с посудой, имевшей вид совершенно фантастический, выдававший ее заморское происхождение. Мерсер знал, что на многих мануфактурах Древней Земли пытались изготовить фарфор, но доселе безуспешно. Лейланд Оран, имея в своем распоряжении заводы и мастерские, предпочитал, как повелось исстари, закупать китайский фарфор. Массивные кубки из серебра, подобные тем, что Мерсер видел у Китцеринга, как безнадежно устаревшие, были заменены легкими бокалами цветного стекла. Эта мода вызывала немало насмешек, ее называли «посудой для трезвенников», так как цвет бокала не позволял рассмотреть, пьет человек вино или воду. Но в Карнионе она прижилась.
На столе, часах, каминной полке горело множество свечей, и язычки пламени отражались в гранях хрусталя и стекла, полированной поверхности самоцветных камней, очках Флана Гарба и гребнях дам – у Драгонтины гребень также был увенчан серебряным кружком. Раздался перезвон, и Мерсер невольно оглянулся, ища гонг.
– Это часы, – с усмешкой заметил, повернувшись к нему вполоборота, Флан Гарб. – Единственная на сегодня застольная музыка. Господин Оран не захотел приглашать музыкантов.
– В городе, кроме подруг мадам Эрмесен, есть музыканты?
– В городе нет. Но в хозяйстве господина Орана чего только не найдешь…
Бой часов послужил сигналом – в комнате появились слуги с подносами и кувшинами. Первая перемена состояла из речной рыбы и мелкой дичи. Когда гости сделали выбор между форелью с гарниром из раковых шеек и перепелами, а также бекасами в виноградных листьях, а бокалы наполнились золотистым скельским вином, Флан Гарб, бросив взгляд в сторону своего патрона и, очевидно, уловив повелительный знак, поднялся с места.
– Милостивые государи и государыни! – произнес он тоном завзятого шутника и застольного оратора, каким, несомненно, и являлся. Но Мерсер сомневался, что этим его достоинства исчерпываются. Чтобы занять такой пост при Оране, нужно быть весьма дельным человеком, а в последний год основные заботы по управлению производством легли на плечи Гарба. – За окнами омерзительная осень, льют холодные дожди и бродят отпетые головорезы, которых, уверен, капитан Бергамин и его бравые офицеры скоро поймают и препроводят на виселицу… но все эти мерзости не мешают нам быть вместе, ибо наш патрон, господин Оран, повинуясь капризу прекрасных дам, устроил маленький праздник. Итак, за день святой Екатерины, собравшей нас здесь. – Приложившись к бокалу и подставив его лакею для скорейшего наполнения, Флан Гарб продолжал болтать, не обращая внимания на стук ножей и вилок: – А что это милый каприз, вряд ли у кого из нас есть сомнения. Все мы чтим святую великомученицу Екатерину Александрийскую, но вряд ли кто-нибудь из милых дам находится под ее благодетельным покровом. Скорее уж это относится к присутствующим здесь мужчинам. Ибо, как известно, святая Екатерина покровительствует литераторам, как господин Бергамин, и юристам, как господин Мерсер. Но из прекрасного пола ей милее всех непорочные девицы, навсегда отвергшие ярмо супружества. А нашим красавицам пришлось испытать на себе тяжесть этого ярма, причем некоторым – не по одному разу… Ой! Святая Айге!
Восклицание Гарба было вызвано не тем, что небесная покровительница писак и старых дев, раздраженная его фривольными остротами, ниспослала ему типун на язык. Лейланд Оран откинулся назад, перекинув голову через спинку стула. Парик свалился на пол, обнажив совершенно лысую голову.
– Господину Орану снова плохо! – взвизгнула Айма.
– Вот моя нюхательная соль, – госпожа Эрмесен вынула флакон из бархатного мешочка.
Гарб, опомнившись, выбрался из-за стола, схватил за плечо ближайшего слугу.
– Лекаря, быстро! Чего стоишь?
Вслед за ним к потерявшему сознание заводчику устремились и дамы. Орана хлопали по щекам, подносили к его носу флакон с солями. В суматохе не принимали участия Бергамин – вся его поза красноречиво выражала: «Господи боже, во что я вляпался!» – и Мерсер. Наконец последний тоже встал, потрогал свисающую руку Орана. Затем оттянул его веко. Выпрямился.
– Господин Гарб! Вы правильно сделали, послав за врачом. Но мне кажется, следует пригласить также и священника.
– Что вы этим хотите сказать? – произнесла госпожа Эрмесен.
– Боюсь, что здоровье господина Орана не выдержало этого приступа. Мы все виноваты, и я в первую
