В тот день мать чистила рыбу, но неожиданно заглянула соседка, и мать вышла вместе с не на улицу. Матфре выждал немного и проскользнул на улицу, влез с ногами на лавку у стола. Рыбу, к его разочарованию, мать уже положила в котел и прикрыла крышкой. Но в глиняной миске еще оставались чешуя, плавники и потроха. Сырые рыбьи потроха маленький Матфре уже пробовал, и находил вполне съедобными. Они лежали этакой грудкой – серые … и розовые. Матфре схватил, что попало под руку и уже почти откусил, когда скользкая рыбья селезенка или что там это было, вдруг изогнулась и поползла по его пальцам. Матфре завизжал и отчаянно затряс рукой, чтоб избавиться от скользкой мерзости, а розовые потроха в миске ползали… извивались… и брат, стоя в дверях, хохотал. Он накопал в огороде дождевых червей, и бросил в миску. Матфре свалился на землю, захлебываясь криком и рвотой, и не видел, как вбежавшая мать отвесила шутнику затрещину. К вечеру он уже оклемался, и с тех пор прошло много лет, и он давно забыл об этом, но стоит увидеть рыбьи потроха, становится так же плохо, как в тот самый день.
– Ты спи, спи, – сказал Джаред. – А когда проснешься, будешь помнить об этом… и будет тебе смешно, какой ты был маленький и глупый… а теперь ты взрослый, сильный, и никто не смеет тебя обижать.
Он умолк, наблюдая за Матфре. Тот дышал ровно, черты лица его разгладились, потеряли обычную угрюмость. Кажется, все прошло хорошо, Джаред потянулся, хрустнув суставами…
…и обнаружил, что в повозке, у самого входа входа, кто-то стоит. Чертыхнувшись, Джаред повернулся, готовый драться или оправдываться, но понял, кто это, благо взгляд попривык к сумраку (лучина успела прогореть). Дагмар. Он не заметил, когда она вошла. И что она услышала?
– Чего тебе надо? – он позабыл об обычной вежливости.
– Меня послала Диниш. Хотел узнать, не помешал ли тебе кто.
– Не помешал. – Ему почему-то было не по себе под взглядом этих блеклых глаз. Странно… если она не только что явилась… почему она не закричала, не вмешалась? То, что делал Джаред, здесь любой принял бы за колдовство, а суеверные комедианты – и подавно.
– Тогда я вернусь на площадь. – Прежде, чем Джаред успел ответить, она повернулась и исчезла. Полог за ней упал, как занавес.
Актеры, мать их! Даже не спросила, что с Матфре… и Диниш тоже не полюбопытствовал. Главное – не помешал ли кто.
В оправдание Диниша надо сказать, что он спросил о состоянии Матфре сразу же, как вернулся.
– Он спит, – сказал Джаред, – а когда проснется, будет здоровее нас с тобой.
– Правда? Вот и славно. А что с ним было-то?
– Некая разновидность одержимости. Я умею с этим справляться.
Диниш нахмурился. По большей части одержимостью занимались не врачи, а экзорцисты, а Джаред на такого совсем не походил. Но, вероятно, Диниш всякого повидал в странствиях, и предпочел не углубляться в расспросы. Уточнил только:
– Это с ним не повторится?
– Надеюсь, что нет.
– Слава Богу! Главное, это не заразно.
Дагмар не было видно, и Гиро тоже, и на замечание Джареда глава труппы пояснил:
– Они на площади еще, играют и поют. После фарсов народ долго не расходится.
– Ах, да, вы же сегодня комедию представляли, – «аккурат в то самое время, когда приятель ваш вроде бы от холеры загибался», – мысленно добавил Джаред.
– Точно. О том, как обнищавший рыцарь хочет породниться с семейством происхождения самого подлого. В замках такое показывать не годится, а для горожан в самый раз. Сбор неплохой, правда, все больше мелочью. Может, сейчас их еще Дагмар порастрясет. Дорвалась до подмостков, как оголодавшая. Надо будет пойти сказать, чтоб заканчивали, не то сорвет голос, и каковы мы будем в Эрденоне?
Похоже, Дагмар ему ничего не сказала. Может, вообразила, что так болезни и лечат? Или просто глупа? И способна только повторять заученное?
Словно в ответ на его мысли Диниш сказал:
– Поверишь ли, когда она к нам пришла, ни одной песни не знала. А теперь знает их больше меня. Потому что память у нее чертовски хорошая.
10. Медуанский лес. Замок Дуэргар.
Больше за то время пути, что Джаред провел вместе с комедиантами, ничего примечательного не случилось. Разве что Матфре стал относиться к нему получше – а это происходило далеко не всегда. Нередко люди испытывают неприязнь к тем, кто им помог, а то и начинают ненавидеть. Особенно это касается мужчин – и дело не в том, что мужчинам более, чем женщинам, свойственна неблагодарность. Они не прощают тех, кто видел их слабость. Но с Матфре было по-другому. То ли его вечная угрюмость отчасти была напускной, то ли из-за джаредова лечения в нем что-то смягчилось.
Любопытства ради Джаред спросил у него, откуда он родом. Из воспоминания во сне этого нельзя было понять, а повседневная речь комедианта представляла такое смешение наречий и диалектов империи, что определить их происхождение было невозможно. Оказалось, что деревня, где родился Матфре, оказалась между Фораннаном и Нессой. Чудны дела твои, Господи! Ни за что не подумаешь, что Матфре из Карнионы.
С Дагмар о случившемся Джаред так и не поговорил. Хотя они и вообще не очень-то разговаривали. Но, осторожно наблюдая за ней, Джаред пришел к выводу, что ее необщительность, пожалуй, не следствие тупости, как он первоначально предположил. А она была для женщины на редкость неразговорчива, и на прямой вопрос предпочитала отвечать уклончиво – ни «да» , ни «нет», но «возможно». Брошенное Динишем замечание о хорошей памяти кое-что проясняло. Ее бесцветные глаза не были подернуты пленкой идиотизма, они внимательно смотрели на мир, впитывали, втягивали… Но что бы она ни складывала на дно памяти, как в копилку, внешне это никак не проявлялось. Она так же, как и Зика, в пути готовила, стирала, штопала прохудившуюся одежду. Однако Джаред ни разу не слышал, чтоб за этим занятием она напевала,
