тем удовлетворения. – В конце концов я разозлилась, что это повторяется слишком часто. Словно между нами шла битва. Она изо всех сил старалась заставить меня взять деньги, чтобы иметь повод наказать меня, а я все время возвращала и возвращала их ей, но только однажды я этого не сделала.
– И ты их взяла? – Изабель удивилась, что Энни могла совершить такую глупость.
– Нет, я их не взяла. – Энни, не удержавшись, рассмеялась. – Я их приклеила к полу там, где нашла.
Изабель расхохоталась, запрокинув голову.
– О, – сказала она, переведя дыхание, – это отлично!
– И уловка сработала, – продолжала Энни. – Теперь она не могла упрекнуть меня, ведь тем самым она признала бы, что нарочно положила там эти деньги. Почти две недели они лежали на этом месте, но потом она все-таки сумела оторвать их от пола и больше уже никогда ничего не подбрасывала.
– Обещаю, что запомню это и никогда не буду пытаться подловить тебя, – сказала Изабель.
Она снова засмеялась, представив, как злая старуха в облике Летиции Хилл сидит на полу, пытаясь столовым ножом отковырнуть приклеенные к полу шиллинги и пенсы.
Они подошли к дому. Ни в одном окне не было света, светился лишь фонарь на экипаже, стоящем подле крыльца. Язычок пламени в фонаре, словно беззвучный шепот, звал Изабель на тайную лесную поляну, где накануне они условились встретиться с дочерью кухарки. Тогда свет висел в ветвях гирляндами зеленых фонарей, а ее сердце от волнения выпрыгивало из груди, как вспугнутый глухарь выскакивает из-под корней ольхи.
– Энни… – тихо позвала Изабель.
– Слушаю, мэм.
«Какую бы причину придумать?» – подумала Изабель.
– Я знаю, что уже поздно, но будь так добра, принеси мне наверх теплой воды для ванны.
– Конечно, мэм. – Энни словно забыла усталость, забыла, как много работала сегодня. – Сию минуту, мэм.
Оставив Изабель, Энни сразу направилась на кухню.
Кухарка давно уже спала, в кухне было холодно и темно. Плиту на ночь закрывали чугунной крышкой. Чтобы согреть воду, прежде всего придется раскочегарить плиту. Это значит, что она сегодня не ляжет, пока плита не прогорит, а завтра ей придется встать раньше кухарки, чтобы смыть с плиты копоть. Энни сняла шаль, закатала рукава и принялась за работу. Она зажгла керосиновую лампу, растопила плиту и, взяв два самых больших чайника, вышла к колонке за водой. Колонка была недалеко, на полпути между кухней и прачечной. После трех движений рычага вода потекла толстой, обильной струей. Энни подставила руку под воду, и ее холод впился ей в ладонь сотней иголок. Струя забарабанила по жестяному дну, забулькала в чайнике.
Когда Энни наполняла уже второй чайник, она услышала шум. Совсем близко, за углом прачечной. Шорох, сопение. «Там в темноте какое-то животное, – подумала Энни. – Очень большое». Энни отпустила рычаг колонки и прислушалась. Рычаг поднялся и застыл в нейтральном положении, струйка воды стала тоньше и оборвалась. Стараясь не издать ни звука, Энни подкралась к углу прачечной и осторожно выглянула из-за него. Что-то живое было в нескольких шагах от нее, дергалось и терлось о кирпичную стенку, издавая хлюпающие звуки. Это было не животное – это были Уилкс и Тэсс. Его спущенные галифе болтались ниже колен, а голые ягодицы ярко сверкали в лунном свете. Навалившись на Тэсс всем телом, он зажимал ее между собой и кирпичной стеной прачечной. Первой мыслью, мелькнувшей у Энни, было, что это как раз то самое, о чем говорила ей миссис Гилби, и что Тэсс надо немедленно спасать. Однако Тэсс держала свои руки на ягодицах Уилкса, сама побуждая его движения. Тэсс явно не пыталась освободиться и совсем не нуждалась ни в чьей помощи. Энни довольно долго наблюдала за ними. Как в унисон они дышат, почти хрипят. С каким ражем трутся друг о друга, словно пытаются запихнуть друг в друга свои тела. Они были так поглощены друг другом, что, скажи Энни что-нибудь вслух или издай какой-нибудь шум, они бы никак не отреагировали и не остановились.
Свое прежнее обличье – «чего изволите, мэм», «сию минуту, мэм» – они совлекли с себя, как Уилкс свои галифе. Кем они теперь были? Это знали только они сами. Энни с удивлением поняла, что завидует им. Завидует подлинности их нынешнего, истинного «я».
Энни никогда ни с кем не целовалась. Однажды мальчик из мясной лавки на Портмен-сквер пригласил ее на прогулку и, прежде чем миссис Гилби успела положить конец и этому, они успели немного погулять вместе вокруг площади. Мальчик держал ее за руку, его рука была влажная и холодная, как кусок бычьего ливера, и Энни была только рада, что он не лез целоваться. Он был слишком взволнован и потому не слишком привлекателен.
Глядя из тени, как Уилкс и Тэсс трутся друг о друга, она вдруг осознала, что никогда не думала об этой стороне жизни. Из разговоров на кухне она кое-что знала о ней, но никогда не примеряла этого к себе самой. У нее и в мыслях не было, что она сможет вот так припасть к кому-либо. Разве только к господу Иисусу, но даже думать об этом грешно, и если такие мысли появлялись, она тут же их отгоняла.
Энни начала медленно пятиться, постепенно уходя в тень, и задела ногой камень. Предательский звук оказался неожиданно громким, и зажмуренные глаза Тэсс мгновенно распахнулись. Через плечо Уилкса ее взгляд упал на Энни за секунду до того, как та скрылась в глубокой тени под деревьями.
– В чем дело? – спросила Изабель, когда запыхавшаяся Энни появилась на пороге ее спальни с двумя дымящимися ведрами в руках. – Ты выглядишь, – Изабель пристально посмотрела на Энни, – как-то странно, я бы сказала.
– Ведра тяжелые, мэм, – ответила Энни, переливая воду в жестяную ванну, которую Изабель сама вынесла из-за ширмы.
Ее ванна была больше, чем сидячая ванна на Портмен-сквер; по форме она напоминала большой башмак, закрытый конец которого был достаточно длинным для того, чтобы можно было свободно вытянуть ноги.
– Я сейчас принесу еще горячей и холодной воды, – сказала Энни, слегка раздраженная тем, что Изабель еще одета. Ведь, пока она соизволит раздеться, вода остынет. – А вы бы тем временем разделись, мэм, – добавила Энни.
