аппарат Кодака, дорожный погребец, обтянутый черной кожей, коробка с электрическими лампочками, щеточка для обмахивания пыли с башмаков, черепаховый дамский гребешок, ногтевая заграничная щетка, обломок от хорошего зеркала, флакон с водой Вербена, рукоять от сломанного серебряного столового ножа, пакет с персидским порошком, градусник наружный Реомюра, четыре пуговки с бриллиантами и пять военных с гербами, черный шелковый зонтик, свечи белого воска, обвитые и разукрашенные золотом, маленькая подушка для втыкания булавок, два больших висячих зеленых замка, стекла волшебного фонаря; солдатики, лошадки и пушки оловянные, хорошие, специального заказа, наших гвардейских форм; белые тонкие, глубокие фарфоровые тарелки с Императорскими гербами, банка белая фаянсовая, красный отточенный карандаш; накидки для подушек, наволочки, простыни, подушка пуховая, салфетки, скатерти, рубашки мужские, денные, и все с метками, Императорскими вензелями и коронами; скатерти вязаные белые, такие же малиновые, скатерти ковровые, покрышки шелковые на кровати, ботинки мужские, туфли дамские коричневые лайковые, ремень желтой кожи и много-много столь же разнообразного, разнородного чужого имущества, откуда-то набранного второпях.
Оставалось решить, что делать с собакой… Но не успели договориться.
25 июля, под вечер, в их комнате внезапно появились чины военно-уголовного розыска.
- “Имя?”
- Михаил.
- “Отчество?”
- Иванович.
- “Фамилия?”
- Летемин.
- “Служили в охране “дома особого назначения?”
“Попался” - только и могло родиться в голове этого тупого, глупого исполнителя и подлого человека.
Я. И. Лылов и Ф. И. Балмышева.
“Вот что, - говорил в этот день Петр Илларионович Лылов, бывший сторож при Областном совдепе, Федосее Илларионовне Балмышевой, его гражданской жене и жительнице Верх-Исетского завода, - коль будут тебя спрашивать - так и говори, не таись и, что есть, покажи. Нам ничего не может быть. Что ж, что служили мы при Совете сторожами; а взять нам вещи разрешил сам Белобородов, да еврей этот, товарищ его, Сафаров, да братья Толмачевы и секретарь, прапорщик Мутных. Они ж тогда и увезли все самое ценное их тех вещей”.
Жаль было Балмышевой расставаться с вещами; успела она уже кое-что раскроить и перекроить: уже почти готов был ее капот из раскроенного фисташкового, шелкового полотна, платья; ребенку перекроила платьице из бледно-розового, плотного шелка платья и обшила его кружевцами, купленными на заводском базаре.
Но предъявила, все предъявила, до последней ниточки: и платья, и костюмы, и пуховые подушки, и скатерти, и салфетки, и жакеты, и блузочки, и отдельные юбки, верхние и нижние, лифчики, и белье дамское, и зимние меховые вещи, и шелковые каш-корсеты, и шали разные, и чулки дамские, и кусок канны, и детское вязаное одеяло, и зонтики шелковые, муаровые, и четыре флакона косметики, и пульверизатор, и белое фарфоровое яйцо, и лампадку в виде чаши, и образок Св. Иоанна Крестителя, и много-много иных вещей, то с вензелями Членов Императорской Семьи, то с инициалами Гендриковой, Шнейдер и Татищева.
Но так и остались Лылов с Балмышевой в убеждении, что “начальство позволило - значит, можно” и “мы не виноваты”.
М. Д. Медведева.
На Сысертском заводе в этот светлый для большинства жителей день сидела с тремя малыми ребятишками Мария Даниловна Медведева. Муж ее, Павел Спиридонович Медведев, пропал без вести.
10 лет прожила она с ним в тихом, мирном и дружном сожительстве. Муж не пил, не буянил, был грамотный. Честно работал он в сварочном цехе завода, а приходя домой, сапожничал и зарабатывал достаточно семье на пропитание.
Жили очень дружно, очень хорошо.
Наступила революция. Муж продолжал работать на заводе, а занимался ли политикой? - “не расспрашивала, не моего ума дело”.
Но вот, незадолго перед масляной, записался он в красную гвардию и уехал на фронт в Троицк. Там начальником у него был комиссар Мрачковский. “А кто такой Дутов, с которым воевал он - не знаю, не моего ума дело”.
На Страстной муж вернулся и в середине мая записался в команду для охраны дома, в котором жила в Екатеринбурге Царская Семья. Нанимал тогда тот же Мрачковский, а недели через две муж вернулся для набора пополнения команды. Поручение это было дано ему комиссаром евреем Голощекиным. Так муж говорил.
Потом ездила и она сама четыре раза к мужу в город; жил он в доме Попова, напротив Ипатьевского дома по Вознесенскому переулку, где жила, как в казарме, и вся охрана, а мужу отведена была отдельная комната. Но за это время “он стал непослушный, никого не признавал, и как будто свою семью перестал жалеть”.
Стал и пить.
Последний раз, что ездила она к мужу, вернулся на завод с ней и муж и тут, дома, рассказал, как убили всю Царскую Семью и как он сам стрелял. И рассказал все это совершенно спокойно. Но куда бросили убитых, не рассказывал, а “я не расспрашивала его о служебных делах, да это и дело не моего ума”.
Дня через два уехал муж в город и с тех пор никаких сведений о нем не было. На прощание оставил сумочку кожаную ручную, а в ней: красный сафьяновый бумажник; две золотых запонки; марлевый бинт; медный циркуль; прямые, узкие докторские ножницы; три мельхиоровых вилки; два серебряных монастырских колечка, крытых эмалью.
И сидит Мария Медведева, и смотрит на возню детишек да на оставленные чужие вещи. Спросят ее про мужа, то верно все, все расскажет, спокойно расскажет, как муж рассказывал: и как жили хорошо они, и как стрелял муж в Царя и Его Детей, и все, что слыхала от него.
А если спросят: “А вещи чьи он принес?” - то верно ответит: “Не знаю, не моего ума дело” - потому что муж не говорил чьи, а сказал, что “комендант дал”.
Т. И. Чемадуров.
Из ворот Екатеринбургской городской тюрьмы, после того как ворвались туда наши добровольцы и освободили заключенных, одним из последних, широко крестясь и блаженно улыбаясь, вышел высокий, сухой, болезненный на вид и сгорбленный старик. Это был Терентий Иванович Чемадуров, камердинер бывшего Государя Императора.
Не такой старый годами, 69 лет, он сильно состарился за последние месяцы от болезни и тюрьмы, где был совершенно забыт большевиками. Выйдя 24 мая больным из дома Ипатьева, куда он попал, сопровождая Государя, Государыню и Великую Княжну Марию Николаевну, привезенных в Екатеринбург 28 апреля, он вместо госпиталя или отправления на родину, как обещали комиссары, был заключен в тюрьму. И тут его все забыли. Совсем забыли.
Он знал, что за время его сидения в тюрьме большевики вывели куда-то содержавшихся там же Нагорного и Седнева, а потом Татищева и Долгорукова и, наконец, Гендрикову, Шнейдер, Волкова и сидевшую с ними Княгиню Елену Петровну Сербскую, супругу Князя Иоанна Константиновича.
10 лет пробыл он камердинером у бывшего Государя Императора, а перед этим в той же должности 19 лет при Великом Князе Алексее Александровиче. Вся домашняя жизнь Царя и Его Семьи протекла на его глазах; видел Их и на парадных приемах и в семейном быту; видел Их в величии царствования на троне и в величии страдания - в доме Ипатьева и все существо его прониклось своим Хозяином: “прекрасным семьянином, громадным, неутомимым работником, глубоко религиозным христианином и горячо любившим своего простого, русского человека”.
