я оторвался от нее и стал считать: одна тысяча… две тысячи… На «пятой тысяче» я вновь пригнулся и повторил животворный поцелуй. Джелли поперхнулась, изо рта ее полилась вода; потом она закашлялась и открыла глаза.
Говорить она пока не могла.
Обессиленные и продрогшие, мы сидели на пандусе, для согрева обняв друг друга. К моей радости, на другом краю бухты завыли сирены и засверкали мигалки полицейских машин, которые медленно приближались со стороны лодочного сарая.
Их прибытие означало, что Кэмпбелл жив и даже указал, где нас искать. Джелли пришла в себя, но я знал, что ей все равно потребуется медицинская помощь.
— Это ничего не меняет, — прошептала она.
— Ты о чем?
Она не ответила.
— Я вернулся за тобой, как обещал.
— Ты не особо спешил, — усмехнулась Джелли. Когда мы выбрались на берег, в реке что-то слабо плеснуло. Поди знай, что это было, но я задумался о том, почему Страж кинулся под воду. Наверное, он понял, что у меня есть шанс спасти Джелли, и ожиданье на берегу счел слишком рискованным.
В полицейском заключении сказано, что, по всей вероятности, он утонул и Гудзон унес его тело в океан. Чтобы не бередить Джелли, я не оспаривал эту версию, но останков Стража так и не нашли.
— Его больше нет, — тихо сказал я. — И слава богу.
— А вдруг…
— Я обещаю, что отныне…
— Не надо. — Джелли приложила палец к моим губам. — От того, что ты спас мою никчемную жизнь… О господи, я сама его впустила, Эд! — Она заплакала. — Я впустила его…
— Теперь все закончилось.
— Правда?
— Лучше помолчи, — шепнул я.
После начала концерта я выждал, пока оркестр подберется к завершению шопеновской части программы, и лишь тогда, тихо отворив дверь, вошел в партер.
Стоял ранний вечер, и задние ряды Органного зала со сцены были почти не видны. В маленьком подземном амфитеатре было полно свободных мест (давали неофициальный студенческий концерт), но я спрятался за колонной, ибо не хотел, чтобы она знала о моем присутствии.
Вытянувшись в струнку, Джелли сидела за концертным роялем; она похудела и выглядела повзрослевшей — казалось, черты ее стали резче, — но все равно была так же красива. После нашей последней встречи в Нью-Йорке мы изредка переписывались, но прежний контакт разладился. Она черкнула о своем поступлении в консерваторию, и мне было приятно узнать, что из кошмара, в который я ее втянул, вышло хоть что-то хорошее.
По возвращении из Штатов я дал Лоре самый полный отчет обо всем, что случилось. Откровенно говоря, причин что-то утаивать не имелось, и потому я был перед ней абсолютно честен. Отклик был неожиданным. Когда я закончил, она лишь грустно улыбнулась и сказала:
— Все равно ничуть не легче произнести то, что я должна тебе сказать, Эд.
Затем она ошарашила меня новостью: в ее жизни есть другой человек, и началось это давно, еще до гибели Софи. Лора хотела аннулировать наш брак — то есть получить католический развод на том основании, что наш союз не законен, ибо нас не венчал священник. Забавно.
Но примириться с этим я еще не успел.
Оркестр добрался к финалу полонеза; струнные смолкли, давая отзвучать последним парящим нотам рояля. Публика выразила свою благосклонность скрипачу и виолончелисту, вышедшим на поклон. Джелли осталась за инструментом; аплодисменты смолкли, два других музыканта покинули сцену.
Дождавшись, когда зрители угомонятся, Джелли начала сольную пьесу. Медленный и грустный экспромт Шуберта, в котором плавная тема воспаряет над фразами, полными мрачной страсти, она исполняла с таким изяществом и чувством, что остаться равнодушным было невозможно. Очарованный, я забыл о времени и лишь потом спохватился, что опаздываю на условленную встречу. Я выскользнул из зала, бесшумно притворив за собой дверь.
В темном коридоре я на секунду задержался. Сжимавшая сердце лапа переместилась и сдавила горло. Пришла мысль дождаться окончания концерта, чтобы просто поздороваться… ну может, пригласить ее где-нибудь выпить…
Поменять свои планы не составило бы труда. Но что-то во мне противилось. Я не хотел все начинать заново, хотя чувства мои остались прежними, тогда как семейное положение изменилось. Не знаю почему, но я решил, что лучше оставить все как есть.
Из зала приглушенно донеслись восторженные аплодисменты публики. На бис Джелли выдала яркую композицию Скотта Джоплина, которую прежде я не слышал. Лихой и бесконечно радостный кабацкий джаз заставил меня улыбнуться. Я начал подниматься по узкой лестнице, изгибавшейся меж отделанных черным сланцем стен и выходившей в центральное фойе. Я почти добрался до верхней площадки, когда увидел на ней знакомую высокую фигуру.
Вся одежда человека — костюм, рубашка, галстук и даже туфли — была моей или же точно такой, как у меня. Лишь когда он одновременно со мной коснулся перил, я понял свою ошибку: на площадке никого не было, просто я шел навстречу своему отражению в большом зеркале на створке приоткрытой двери.
Наконец-то я отправил письма родителям Сам Меткаф и близким второй девушки — Линды Джек. Мне было легче писать теперь, когда я мог сообщить, что справедливость до некоторой степени восторжествовала и отмщение настигло убийцу их детей.
Месть пробуждает первобытные чувства. Я не смакую удовлетворение, какое она доставила, однако не могу притворяться, будто не рад тому, что Эрнест Ситон по прозвищу Страж исчез с лица земли. Лучше других понимает и разделяет мое чувство Андреа Морелли (он как-то сказал, что его бабка родом с Сицилии). Я его недооценивал. Если б не его тихое упорство и грубоватая, но сострадательная душа, результат мог быть совсем иным. Роль инспектора в розыске убийцы трех иностранцев была отмечена, и, я слышал, его ждет повышение.
Я также нашел способ выразить ему свою признательность.
Кэмпбелл Армур полностью оправился от ранений. Он везунчик, в решающий момент удача от него не отвернулась. Молоток Стража наградил его пробитым черепом и эпидуральной гематомой (кровяным сгустком в оболочке мозга), что потребовало срочной операции. Его жена и дочь прилетели из Тампы, и я устроил так, чтобы они жили в «Ла-Рошели» — неподалеку от энглвудской больницы. Давеча он прислал мейл, где пишет, как хорошо быть дома и свободным от долгов, а также выражает надежду к Рождеству возобновить занятия теннисом. Однако его уверения, что он навсегда излечился от страсти к игре, не вполне меня убеждают.
Мне все еще снится убийство Софи. Я не перестал горевать по ней и вряд ли когда утешусь. Я не жду избавления от мысли, что в случившемся отчасти виновен я сам. Но жизнь продолжается, и все-таки теперь она кажется менее жестокой и несправедливой. Не могу сказать, что я обрел душевный покой, не надеюсь, да и не хочу, чтобы рана «зарубцевалась», но, по крайней мере, я сжился со своим несчастьем.
Наверняка Джелена с ее философией «плюнь и валяй дальше» благотворно на меня повлияла — я должен быть ей благодарен за то, что она помогла найти путь к новой жизни.
Когда после концерта я вернулся в отель, в системном лотке меня ждало ее сообщение. Оказывается, она разглядела меня на задах Органного зала, где, по ее выражению, я крючился в темноте, и взбеленилась оттого, что я имел наглость улизнуть, даже не поговорив с ней. Она меня обыскалась, но я сгинул.
В ответ я коротко извинился, сославшись на занятость.
Через неделю я снова был в Париже, позвонил Джелли и на другой вечер повел ее ужинать в ресторан под названием «Дружок Луи».
Поначалу нам было слегка неловко вдвоем. Может, потому, что мы впервые встречались в более или менее нормальных обстоятельствах. Не совсем чужие друг другу, мы были не столь неуклюжи, сколь
