Марквелл был потрясен:
— Откуда, черт возьми, вы знаете, как это было у нас с Анной? И откуда вы знаете о Ленни? Я вас вижу впервые. Откуда вы все обо мне знаете?
Не отвечая на вопросы, незнакомец бросил две подушки к изголовью кровати. Положил на покрывало ноги в мокрых грязных ботинках и растянулся на постели.
— Что бы вы там ни думали, вы не виноваты в смерти сына. Вы только врач, а не чудотворец.
А вот уход Анны — это ваша вина. Как и то, что вы превратились в настоящую угрозу для ваших больных.
Марквелл попытался было возражать, но вздохнул и низко опустил голову.
— Знаете, в чем ваша беда, доктор?
— Скажите, ведь вы все знаете.
— Ваша беда в том, что вам все доставалось легко, вы не знали, что такое горе. Ваш отец был богатым человеком, у вас было все, что пожелаете, вы учились в самых лучших школах. И хотя как врачу вам сопутствовал успех, вы никогда не нуждались в деньгах, а проживали наследство. Поэтому, когда Ленни заболел полиомиелитом, вы не знали, как бороться с несчастьем, у вас не было никакого опыта. У вас не было иммунитета против житейских невзгод, а значит, вы не могли им противостоять и впали в отчаяние в самой тяжелой его форме.
Марквелл поднял голову и замигал, вглядываясь в незнакомца.
— Не понимаю.
— Постоянные страдания все-таки кое-чему вас научили, Марквелл, так что, если вы перестанете прикладываться к бутылке и научитесь ясно мыслить, для вас еще не все потеряно. У вас еще есть небольшой шанс исправиться.
— А может, я не хочу исправляться?
— Боюсь, что тут вы говорите правду. Мне кажется, вы страшитесь смерти, но не знаю, хватит ли у вас мужества, чтобы продолжать жить.
Марквелл дышал винным перегаром и мятой. Во рту пересохло, язык распух. Он жаждал опохмелиться.
Без надежды на успех он подвигал руками, привязанными к стулу. Наконец, презирая себя за жалостливый голос, но не в силах держаться с достоинством, он прохныкал:
— Что вам от меня нужно?
— Я не хочу, чтобы вы сегодня ехали в больницу. Я хочу быть точно уверен, что вы не будете принимать роды у Джанет Шейн. Вы превратились в мясника, потенциального убийцу, и на этот раз вас надо остановить…
Марквелл облизал сухие губы.
— Я до сих пор не знаю, кто вы такой.
— И никогда не узнаете, доктор. Никогда.
Никогда прежде Боб Шейн не испытывал такого страха. Он изо всех сил сдерживал слезы, потому что суеверно полагал, что открыто проявлять страх — это значит искушать судьбу, что может навлечь смерть на Джанет и младенца.
Сгорбившись, опустив голову, он молил про себя: 'Господи, ведь Джанет могла сделать лучший выбор. Она такая красивая, а я — настоящее чучело. Я всего-навсего простой бакалейщик, и моя лавчонка никогда не будет приносить большого дохода, а она все равно меня любит. Господи, она такая хорошая, добрая, скромная… она не должна умереть. Может, Ты хочешь забрать ее потому, что она уже достойна рая. Но я-то еще не достоин и нуждаюсь в ней, чтобы она могла сделать из меня хорошего человека'.
Дверь отворилась.
Боб поднял голову.
Доктор Карлсон и доктор Яматта в зеленых больничных халатах вошли в комнату.
Их появление испугало Шейна, и он медленно поднялся с кресла.
Глаза Яматты никогда не были такими грустными.
Доктор Карлсон был высоким солидным мужчиной, который выглядел представительно даже в мешковатой больничной форме.
— Мистер Шейн… Я очень сожалею. Очень сожалею, но ваша жена скончалась во время родов.
Боб застыл на месте, словно ужасная новость обратила его в камень. Он почти не слышал, что говорит Карлсон.
— Слишком узкий таз… одна из тех женщин, которых природа не предназначала для деторождения. Ей нельзя было беременеть. Сожалею… Очень сожалею… все, что было в наших силах… сильное кровотечение… но младенец…
Слово 'младенец' вывело Роберта из состояния паралича. Он неуверенно шагнул к Карлсону.
— Вы сказали 'младенец'?
— Это девочка, — ответил Карлсон. — Здоровенькая маленькая девочка.
Боб считал, что все потеряно. И вот теперь он смотрел на Карлсона, и в его душе зарождалась робкая надежда, что частица Джанет не умерла и что в конце концов он не совсем одинок в этом мире.
— Это правда? Девочка?
— Да, — подтвердил Карлсон. — Удивительно красивый ребенок. Она родилась с густыми темными волосами.
Глядя на Яматту, Боб произнес:
— Моя девочка выжила.
— Да, — в свою очередь подтвердил Яматта. Горькая улыбка мелькнула у него на губах.
— Вы должны благодарить доктора Карлсона. Боюсь, что миссис Шейн была обречена. А в менее опытных руках погибла бы и девочка.
Все еще боясь поверить. Боб обратился к Карлсону:
— Ребенок… Ребенок выжил, значит, мне есть за что благодарить судьбу.
Врачи стояли в неловком молчании. Затем Яматта положил руку на плечо Боба Шейна, словно чувствуя, что тот нуждается в таком прикосновении.
И хотя Боб был куда выше и тяжелее хрупкого доктора, он склонился к Яматте. Подавленный горем, он расплакался, и Яматта обнял его.
Хотя незнакомец пробыл у Марквелла еще час, он молчал и не отвечал ни на один его вопрос. Погруженный в свои мысли, он лежал на кровати, уставившись в потолок и почти не двигаясь.
По мере того как доктор трезвел, его начала одолевать мучительная головная боль. Как всегда во время похмелья, он испытывал к себе еще более острую жалость, чем та, которая вынуждала его пить.
Наконец незваный гость посмотрел на свои часы:
— Одиннадцать тридцать, мне пора уходить. — Он поднялся с кровати, подошел к стулу и вытащил из-под бушлата тот самый нож.
Марквелл напрягся.
— Я немного подрежу веревки, доктор. За полчаса вы сумеете из них выпутаться, если очень постараетесь. А у меня будет достаточно времени, чтобы убраться отсюда подальше.
Пока человек, склонившись, подрезал веревки, Марквелл ждал, что лезвие ножа вот-вот вонзится ему между ребер.
Но не прошло и минуты, как незнакомец опять спрятал нож и, задержавшись у двери спальни, сказал:
— Вы еще можете исправиться, доктор. Не думаю, что у вас на это хватит воли, но, кто знает, может, я ошибаюсь.
И он вышел.
Минут десять, пока Марквелл старался освободиться от веревок, он время от времени слышал снизу какой-то шум. Видимо, гость искал, чем поживиться. И хотя он казался загадочным, вернее всего, он был обычным взломщиком со странной манерой поведения.
В двадцать пять минут после полуночи Марквелл наконец высвободился. От трения веревок у него
