20
Одна минута, всего одна минута.
Лора вместе с Крисом, скорчившись, прижались к 'Бьюику'. Не меняя положения, она сначала посмотрела в южном направлении, где, она знала, прячется один из противников; затем в северном, где, как она подозревала, прячутся другие.
Необычная тишина воцарилась в пустыне. Ни малейшего ветерка, никакого движения. С небес струилось столько света, что трудно было понять, где его больше, там, наверху, или на сухой, пропитанной солнцем земле; где-то вдали выцветшие небеса сливались с выцветшей землей, поглотив разделявшую их линию горизонта. И хотя температура не превышала восьмидесяти градусов, все предметы — кусты, камни, трава и сам песок пустыни — застыли, словно сплавившись в единый пейзаж.
Всего одна минута.
До возвращения Штефана из 1944-го оставалось не более минуты. Он им поможет, он вооружен 'узи', и он ее хранитель. Хранитель. И хотя теперь она знала, кто он и откуда и что в нем нет ничего сверхъестественного, все равно в некоторых отношениях он был для нее всесильным волшебником, способным творить чудеса.
Никакого движения на юге.
Никакого движения на севере.
— Скоро они снова покажутся, — сказал Крис.
— Все будет в порядке, малыш, — тихо успокаивала Лора. Не только страх заставлял сильно биться ее сердце, но также чувство утраты, как если бы внутренний голос ей шептал, что ее сын, ее единственный ребенок, который жил наперекор судьбе, был уже мертв, и не потому, что она не сумела его защитить, а потому, что судьбе нельзя перечить. Нет, можно. На этот раз она ей не покорится. Она не расстанется со своим мальчиком. Она не потеряет его, как потеряла стольких дорогих ей людей. Он принадлежит ей, Лоре, а не судьбе. При чем тут-судьба? Ее сын принадлежит только ей. Только ей одной. — Все будет в порядке, малыш.
Еще полминуты.
Внезапно она заметила какое-то движение на южном фланге.
21
В личном кабинете Гитлера в берлинском бункере неиспользованные остатки энергии, шипя, змеились вокруг Штефана, прокладывали сотни ослепительных извилистых дорожек на палу, взбегали по бетонным стенам так же, как в лондонском бомбоубежище. Однако это яркое и шумное зрелище не привлекло караульных из соседних комнат, так как в этот момент город подвергался еще одному налету авиации союзников; бункер сотрясался от взрывов бомб в городе, и даже на такой глубине грохот бомбардировки заглушил характерный шум, сопровождавший прибытие Штефана.
Гитлер повернулся к Штефану на крутящемся стуле. Как и Черчилль, он не проявил никакого удивления, хотя, в противовес Черчиллю, он, конечно, знал о работе Института и сразу понял, каким образом Штефан оказался в его личных комнатах. Более того, он знал Штефана как сына своего старого и преданного соратника и как офицера СС, который многие годы работал во имя торжества национал- социализма.
И хотя Штефан не ожидал увидеть удивления на лице Гитлера, он все же надеялся, что эти хищные черты исказятся от страха. В конце концов, если Гитлер читал отчеты гестапо о недавних событиях в Институте — а он их, несомненно, читал, — то он знал, что Штефана обвиняют в убийстве Пенловского, Янушского и Волкова шесть дней назад, пятнадцатого марта, и в последовавшем за этим побеге в будущее. Возможно, Гитлер думал, что Штефан тайно совершил это путешествие к нему в бункер шесть дней назад, еще до убийства ученых, и теперь также собирается убить и его. Но если он и был напуган, то хорошо скрывал свой страх; не вставая со стула, он спокойно открыл ящик письменного стола и вытащил оттуда 'люгер'.
Последние разряды электричества еще трещали в воздухе, когда Штефан выбросал руку вперед в нацистском приветствии и как можно громче выкрикнул: 'Хайль Гитлер!' Чтобы доказать искренность своих намерений, он опустился на одно колено, как перед церковным алтарем, и склонил голову; в таком положении он был совершенно беззащитен.
— Мой фюрер, я пришел к вам восстановить свое доброе имя, а также предупредить вас о существовании предателей в Институте и среди сотрудников гестапо, ответственных за его безопасность.
Долгое время диктатор не произносил ни слова.
Откуда-то издалека, сверху, взрывные волны ночного налета, проходя сквозь свой земли, сквозь стальные и бетонные перекрытия толщиной в пять-шесть метров, наполняли бункер непрерывным грозным низким гулом. Всякий раз, когда неподалеку взрывалась бомба, три картины, похищенные из Лувра после поражения Франции, подпрыгивали на стенах, а на столе фюрера звенел высокий медный стакан, наполненный карандашами.
— Встаньте, Штефан, — сказал Гитлер. — Садитесь. — Он показал на коричневое кожаное кресло, один из пяти предметов меблировки в тесном кабинете. Он положил 'люгер' на стол, но не слишком далеко от себя. — Не только ради сохранения вашей чести и чести вашего отца, но и ради чести СС я надеюсь, что вы невиновны.
Штефан говорил как можно убедительней, так как знал, что более всего Гитлер ценит в людях уверенность в себе. Одновременно он говорил с подчеркнутой почтительностью, как если бы действительно считал, что находится в присутствии человека, (который является олицетворением духа немецкого народа в прошлом, настоящем и будущем; потому что Гитлеру особо льстило то почтительное преклонение, с которым к нему относились его подчиненные.
Это была опасная игра, но это была не первая встреча Штефана с фюрером; у него был опыт общения с этим безумцем, одержимым манией величия, этой гадиной в человеческом обличье.
— Мой фюрер, я не убивал Владимира Пенловского, Янушского и Волкова. Это дело рук Кокошки. Это он предал рейх, это я застал его в справочной сразу после того, как он застрелил Янушского и Волкова. Он ранил и меня. — Штефан положил руку на грудь слева. — Если хотите, я покажу вам рану. После ранения я скрылся от него в главной лаборатории. Я был потрясен, я не знал, сколько еще человек в Институте занимаются подрывной деятельностью. Я не знал, на кого я могу положиться, оставался один путь к спасению, и я бежал через Ворота в будущее, прежде чем Кокошка мог меня настичь и прикончить.
— Доклад полковника Кокошки несколько по-иному излагает события. В нем говорится, что он ранил вас как раз тогда, когда вы бежали через Ворота, после того как вы убили Пенловского и остальных.
— Если это было бы так, мой фюрер, разве я вернулся бы сюда, чтобы снять с себя подозрения? Будь я изменником, который верит в будущее больше, чем в вас, мой фюрер, разве я не остался бы в этом будущем, где мне обеспечена безопасность? Разве я вернулся бы к вам сюда?
— А были ли вы там в безопасности, Штефан? — спросил Гитлер и хитро улыбнулся. — Как мне известно, два отряда гестапо, а немного спустя и отряд СС были посланы за вами в это весьма отдаленное будущее.
Штефан вздрогнул при упоминании об отряде СС; наверное, это тот самый отряд, который прибыл в Палм-Спрингс примерно за час до его старта и появление которого сопровождалось блеском молнии в безоблачном небе над пустыней. Его беспокойство о Лоре и Крисе усилилось; он знал, что упорство и жестокость СС значительно превосходили способности гестапо.
Штефан также понял, что Гитлер оставался в неведении о том, что отряды гестапо были разгромлены женщиной; он считал, что их гибель на совести Штефана, не предполагая, что все это время тот был без сознания. Это было на руку Штефану, и он сказал:
— Мой фюрер, да, я расправился с людьми из гестапо, когда они стали меня преследовать, и у меня нет никаких угрызений совести, потому что я знал, что все они изменники, которые решили убить меня,
