воскликнула срывающимся голосом:
— Ваша милость! Я готова вам служить! Позвольте только служить!
Дома Зимка разрыдалась. Золотинка молчала. А Чепчуг мерил взволнованными шагами лавку, потирал руки, хихикал и неведомо чему улыбался.
Через день за Золотинкой явился скороход.
На голове молодого человека метелилась перьями шляпа, разрезанная вдоль и поперек так, что напрасно было бы искать на ней хоть одно единственное целое место. Желтая с зеленым куртка, какие носили слуги великокняжеского дома, туго перетянутая в стане, не имела застежек и открывала грудь, выпяченную сильно присборенной рубашкой.
Со стеснением в сердце, уронив руки, глядела Золотинка на разряженного, как петух, посланца судьбы. Ведь это была судьба, а судьба, во что бы она ни вырядилась и что бы ни выкинула, есть судьба. Пусть является она в самодовольном обличье красавчика-скорохода, пусть с небрежным высокомерием переврет твое имя, что же ты можешь поделать, если судьба спрашивает: девица, именуемая Золотце, которая тут? Ведь ты-то и есть то самое Золотце, за которым пришли. Что толку оправдываться, что ты не Золотце, а Золотинка, простите! Судьбе это все равно.
Золотинка озиралась, не зная, за что хвататься. Честно сознавая всю бездну своего лекарского невежества, не готова она была вообще, по общему ощущению, и не готова была в частности — сейчас, в это утро, под безразличным взглядом желто-зеленой судьбы.
— Что ты думаешь предпринять? — поднялся из-за стола Чепчуг. И эта особенная строгость, даже торжественность, так ясно обозначившаяся в повадке старого лекаря, показала Золотинке, как далеко зашло дело.
С верхнего жилья с беспокойным вопросом в глазах спустилась Зимка.
— И тебе нужно идти, — сказала ей Золотинка не совсем искренне. — Тут, наверное, недоразумение. Всех троих позовут.
— Ну нет, — откровенно ухмыльнулся скороход. — Требуется только одна девица. — Скорохода, как видно, занимало лишь количество.
— Что я пойду! Меня не звали! — вскинула подбородок Зимка.
По правде говоря, некогда было входить в эти подробности.
— Я думаю стрекание кожи в восьми точках — вреда не будет. Чтобы как-то начать, — сказала Золотинка Чепчугу. — Но ведь без внушения ничего не сделаешь. Буду искать подходы. И внушение.
— Пожалуй, — сдержано одобрил Чепчуг. Утратив обычную многоречивость, добавил он еще лишь несколько слов: — Действуй спокойно и твердо. Не жди награды — не думай и не рассчитывай. Не бойся наказания. Помни, что ты врач, и перед этим все остальное пустяки.
Какой я там врач! — хотела сказать она, но не сказала. Не стала готовить себе пути отступления. Верил в нее Чепчуг или нет, в этот трудный для Золотинки час он не позволил себе и тени сомнения.
Золотинка быстро поцеловала старика и выскочила вслед за скороходом, который не любил ждать.
За скороходом пришлось ей нестись вприпрыжку, почти рысцой, он действительно оказался скороход и не снисходил своим желто-зеленым превосходством до слабостей девицы, «именуемой Золотце». Стража послушно расступилась — они влетели в особняк Михи Луня, который был теперь особняк наследника престола благоверного княжича нашего Юлия, и Золотинка едва перевела дух, как оказалась в том самом приснопамятном покое, где год назад крошечный волшебничек Миха Лунь подсунул Поплеве роковой Асакон. Обстановки и утвари здесь прибавилось, но можно было узнать по стенам розовые обои.
Наследника престола не было.
За длинным столом справа расположились судьи, так Золотинка поняла, что судьи, — в докторских шапочках с закрытыми ушами и в плащах. Двое, повернувшись друг к другу за столом, судачили что-то свое, третий скучал у окна. И еще толстый подьячий за отдельным столиком у двери.
— Ну вот, — сказал тот из судей, что занимал средний стул, бритый седой мужчина. — К делу! Девица, именуемая Золотинка. Ага! — Он глянул в бумаги.
Золотинка так запыхалась, что лишь кивнула.
— Значит, урожденная… как ее? — взялся за перо подьячий.
Судьи принялись расспрашивать Золотинку о родителях, месте и времени рождения, гражданском состоянии и сословной принадлежности, о предыдущих ее занятиях и прочее, прочее. Множество всяких пустяков, которые ставили Золотинку в немалое затруднение.
Подьячий добросовестно записывал и ответы Золотинки, и затруднения («не знает», «не уверена», «отрицает») в бумагу, которая называлась «Расспросные речи лекаря и волшебника девицы Золотинки».
— Я ведь только ученица, — возразила Золотинка.
— Мы не можем этого указать, — живо заметил тот, что глазел в окно, — по закону к лечению особ великокняжеского дома допускаются только ведомые лекари и волшебники. А ты допущена, допущена именным повелением конюшего и кравчего с путем судьи Казенной палаты боярина Рукосила.
— Ладно, — согласилась Золотинка, — но причем тут волшебник? Даже если сказать волшебница, все равно неправильно.
— А это уж не взыщи! — грубовато возразил подьячий. — Запишем на всякий случай. А-то ведь как: придуриваются тише воды ниже травы, а потом молнии пускают. — Он кивнул, не отрываясь от дела, на стену, где нетрудно было приметить неряшливое пятно — будто сажа взорвалась, разбросав во все стороны затухающие языки.
— А он что, который пускал?.. — начала Золотинка.
— Взят под стражу, у него не было разрешения судьи Казенной палаты.
— У меня тоже нет, — зачем-то сказала Золотинка.
Подьячий, дородный мужчина с двойным подбородком, только пожал плечами. Остальные и вовсе не слышали.
Все это продолжалось с добрую четверть часа, если не больше. Потом тот же скороход распахнул дверь, обе створки, и с каким-то истошным воодушевлением возгласил:
— Наследник престола… — И прочее, прочее, что отозвалось в Золотинкиной голове звоном.
Судья у открытого окна поспешил за стол, Золотинка тоже переступила взад-вперед соответственно меняющимся побуждениям и, не успев определиться с выражением лица, в следующее мгновение откровенно уже растерялась, встретив слишком хорошо знакомого ей ратоборца — напарника в помойных приключениях… победителя рогожного змея, который так убедительно выказал свои чувства, бежав из-под венца.
И юноша тоже, толкнувшись взглядом, запнулся в каком-то невыразимом телодвижении, которое можно было принять и за приветственный, небрежно-дружеский поклон — очень небрежный! — и за болезненную гримасу, как живот прихватило.
После первой, красноречивой неловкости они решительно отказались признавать друг друга, оправившись почти одновременно. Юноша, одетый, кстати, много опрятней, чем в прошлый раз — не каждый день его посылали на кухню, нахмурился с ненужным даже ожесточением. А Золотинка не преминула фыркнуть и спохватилась, поспешно вернув себе приятное выражение лица, глянуть знакомцу своему за спину, в проем двери — где же там княжич?
Сразу за змеевым победителем шествовал конюшенный боярин Рукосил в белом полукафтанье — Золотинка почтительно склонилась — затем какой-то похожий на судью старец с изможденным лицом. За ними же никого не было, и скороход с торжествующей важностью принялся закрывать двери.
Золотинка оглянулась: все рассаживались. Судьи и подьячий стали садиться, сокрушитель рогожных змеев опустился в кресло возле очага, еще раз зыркнув, и под откровенным Золотинкиным взглядом, выражавшим теперь нечто похожее на испуг, скособочился — уперся локтем в поручень, заперши рот кулаком, а другую руку неестественно уставил в бок и сказал: кхм-гм!
Рукосил, все еще на ногах, наблюдал за вычурными ухватками княжича с задумчивым любопытством. Жгучий румянец на щеках Золотинки навел его на новые размышления, наконец, он опустился на лавку слева от двери, и с вкрадчивой осторожностью тронул острую бородку, не спуская с молодых людей глаз. Должно быть, и остальные — судьи, подьячий — ощутили нечто неладное и насторожились.
