смолкнуть.
Немного погодя сороки все ж таки потянулись друг за другом в соседнюю комнату и принялись там шушукать, внезапно обескураживая друг друга крикливыми замечаниями. Золотинка не слушала, в осторожных объятиях Порывая она имела возможность отряхнуться и выгрести волосы из-за ворота. Она страшно утомилась и пыталась дремать, притулившись к холодной груди болвана.
Разбудил ее — если только она и вправду заснула — скрежет когтей по дереву, требовательный клекот. Шумно взвилась и хлопнула оконная занавесь — в комнату ввалился орел, подлинные размеры которого можно было осознать не раньше, чем он вскинул крылья, нерасчетливо шаркнув концами по противоположным стенам помещения. На хищно изогнутый клюв его можно было бы, кажется, и быка подвесить. Железные когти разве что доски не пробивали, когда орел со стуком переступал по полу.
Смятение, охватившее испуганно заметавшихся сорок, ясно говорило, что явился хозяин. Ударом крыла он сшиб табурет с объедками, испуганные ведьмы бросились подвигать стулья, чтобы орлу было где повернуться. А Порывай, прихватив Золотинку поперек живота — истукан вовсе не ощущал ее как обузу, потащился в смежную комнату к большому железному ящику с таким же точно орлом, который был образцом для оборотня.
Здесь у ящика и произошло обратное превращение. Орел-оборотень сунул клюв в клетку, чтобы коснуться двойника, истукан озарил их желтым светом Асакона, и Рукосил скинулся вновь самим собой.
Рукосил во всем великолепии гнева! В алых чулках, где были железные птичьи ноги, в полукафтане с пышными разрезными рукавами, что колыхались, будто перья. И повел взглядом, в котором оставалось больше звериного, чем человеческого. По клеткам метались и стрекотали встревоженные птицы.
— Так! — зловеще сказал он и поднял свечу, чтобы оглядеть зажатую в лапах болвана Золотинку.
От близкого, в лицо света она зажмурилась.
— Это что? — спросил он с угрозой, смысл которой не был еще понятен.
— Девчонка подслушивала, — торопливо сказала Колча жалким от страха и слабости голоском.
Но Рукосил в ту сторону даже не глянул.
— Как ты здесь очутилась? — спросил он Золотинку, осматривая ее безобразно стриженную голову.
— Через окно.
— Через окно, — кивнул Рукосил, будто это все ему объясняло.
Наградив тяжелым взглядом замерших в ожидании хозяйского слова ведьм, он перешел в смежную комнату и швырнул ногой рассыпанные по полу пышными кучами волосы.
— Кто остриг? — спросил он с недоброй сдержанностью. — Кто это сделал? — повторил он, озираясь на сбившихся у порога ведьм.
— Она подслушивала! Она читала книгу! Она открыла книгу! Спряталась за кроватью! — загалдели ведьмы, перебивая друг друга.
Один взгляд хозяина — жестокий и резкий — остановил эти жалкие излияния.
— Читала книгу! — повторил Рукосил, подняв брови, и медленно водрузил свечу на конторку. — Много ты прочла? — обратился он к Золотинке, которую втащил в комнату Порывай.
— Нет, — коротко отозвалась девушка.
Сороки поспешно возроптали, усматривая в ответе дерзость.
— Значит, девчонка подслушивала? — любезно спросил чародей, обращаясь опять к ведьмам.
А они, испуганные этой любезностью, замолкли.
— Было, значит, что подслушивать? — сказал он еще. И ни одна не нашлась смелости отвечать.
Рукосил снял с полки плеть, обмял в руках, подбирая тонкий ускользающий конец из сухой кожи, и глянул сузившимся глазами на Зимку; чувственный рот его под растопыренными усами напрягся. Предчувствуя, что последует, Золотинка отвела глаза и вздрогнула — свист кнута отдался в ушах раздавленным всхлипом. Короткий, закладывающий уши свист, обрываясь хлестким щелчком, перемежался стонами и воем.
— Молчать! Молчать! — приговаривал меж зубов Рукосил.
Торчила голосила, Колча отзывалась хриплыми лающими вскриками, и никто не смел молить о пощаде. Все это было столь мерзко, что Золотинка, скованная холодными руками Порывая, почти ждала и почти желала, чтобы Рукосил обойдя всех по кругу, принялся за нее. Легче, кажется, было бы разделить общую участь, чем слышать этот животный вой.
Рукосил Золотинку не тронул. Она услышала: бросил плеть, отрывистое дыхание, несколько шагов.
На щеке Торчилы вспухла грязно-кровавая полоса, не смея рыдать, ведьма только дрожала. Колча забилась в угол и стонала, скорчившись. Одна только Зимка не сгибалась, свела челюсти, но глаза… глаза спрятала. Ей и досталось больше всех: рубец на лице, лохмотьями висела окровавленная кисея.
Жестокий, как бог, с горящими глазами на бескровном лице, Рукосил резким мановением руки подал знак Торчиле. Едва ступив, та бухнулась на колени, простирая руки. Чародей приставил ко лбу женщины перстень, сверкнула красная вспышка — Торчила исчезла. На полу валялось что-то крошечное, не больше зубочистки… Зубочистка это и была — острая роговая палочка вместо Торчилы. Рукосил подобрал ее, ковырнул на пробу в зубах и небрежно сунул в карман. Колчу он превратил в полотенце, точно такое, как лежало на постели, полотенцем этим обмахнул туфли и швырнул его под кровать.
Пришла и Зимкина очередь.
— Нет! — отшатнулась она. — Я не подстилка!
Рукосил сунул перстнем в лицо и сверкнул. Девушка безобразно исказилась, теряя осмысленность, начала колебаться, словно подхваченная нестройной, раздерганной музыкой… И однако, никуда не исчезала. Власть Рукосила осеклась, верно, не была она беспредельна. Напряженный и злой, он повторил вспышку. Зимка мучительно передернулась, стала сотрясаться болезненней, пальцы ее крючились, как проволочные, в безумных глазах мерцал отсвет волшебного камня… Потом нижняя часть девушки утянулась и стала плетеным ремнем, который мотался в воздухе согласно общим биениям, в нечеловеческих положениях извивалась голова, плечи и руки… Хищно подобравшись, следил за борением жертвы Рукосил… И все рассыпалось: ремень раскрутился, Зимка обрела естественные очертания и стала на ноги, очнувшись с тягостным стоном.
— Знать наука не пошла впрок. Ты мне перечишь! — зловещим шепотом произнес Рукосил и потянулся к плети. К той самой плети, в которую он и хотел обратить девушку.
Зимка не отступила, но закрылась руками, сгибаясь под жестокими, наотмашь ударами. Когда чародей откинул плеть, Зимкина воля уж была надломлена, она стонала сквозь зубы и выла. Остальное не представляло для Рукосила трудности — он сверкнул красным камнем и пришибленная девушка упала еще одной окровавленной плетью, которую он швырнул ногой в угол.
— А теперь ты! — повернулся Рукосил к Золотинке. — А теперь ты расскажешь мне, что тут случилось, — заключил он с нарочитым смешком — он еще не отдышался от прежней ярости, чтобы действительно рассмеяться.
Замедленно перебирая слова, вялая с виду и скучная, но возбужденная внутренне мелким животным трепетом, Золотинка принялась рассказывать как это вышло: как она бежала с горы от сечевиков, как часовые не пускали и прочее.
— Не слишком ли много объяснений? И одного бы хватило, — заметил чародей.
Он выбрал в погребце бутылку вина, не торопясь отер горлышко и с полным стаканом в руке поднял брови, изумляясь причудливому ходу событий.
— А ведь ночь… — заметил он после некоторого размышления и спохватился: — Так как, говоришь, дело-то было?
— Вот что, Рукосил, — сказала Золотинка, вспомнив, что она принцесса Септа, хотя после всего, что случилось у нее на глазах, убеждение это значительно поколебалось. — Я пришла говорить начистоту. У тебя на руках Асакон. Теперь он у Порывая. Знаменитый волшебный камень, последним законным обладателем которого был волшебник Миха Лунь…
— Ошибка! — сказал Рукосил, подняв палец. — У волшебного камня никогда не бывает законного
