изобразив улыбку, и потом отступил в заросли, где остался, приметный между ветвей. Кажется, он подглядывал, зачарованный обнаженной плотью, — мельканием влажных рук, гибким извивом стана, подглядывал он, когда девушка натягивала шаровары и прыгала на одной ноге. Однако Золотинка не решилась испытывать судьбу и гнать зверя еще дальше, а старалась, напротив, не торопиться, чтобы не выдавать страха, потому что не знала, что делать дальше.
Не успела она одеться, как волк покинул заросли.
— Ты оборотень, — сказала Золотинка.
И он кивнул вполне отчетливо.
— А я волшебница Золотинка. — Это было, наверное, не слишком большое преувеличение. — В вашу глушь я забрела так… посмотреть.
Но оборотень, похоже, не очень-то доверял этой деланной беззаботности и не спускал с Золотинки глаз. Жутких размеров зверь, такой и быка завалит.
Нащупав в реке рыбину побольше, она повела пястью — так, с важным помаванием рук значительнее получалось и наглядней. Большая пеструшка пробила в брызгах водную гладь и выскочила крутой дугой, чтобы шлепнуться, подпрыгивая, под самые волчьи ноги.
Зверь вздрогнул кожей. И вдруг — плюхнулся на брюхо. Пополз, перебирая лапами и задирая вверх морду. Девушка молчала. Подобравшись ближе, подобострастно извиваясь на брюхе, он лизнул носок туфли.
— Ты готов мне служить, — вывела заключение Золотинка. Она не забывала и об осанке — достаточно величественной на этот случай.
Оборотень кивнул раз-другой и снова лизнул туфлю.
— Ну что ж, служи! — великодушно разрешила Золотинка. Выбирать-то особенно не приходилось: лучше было принять сомнительные услуги лесного разбойника, чем прямо, без разговоров очутиться у него в зубах. — Рыбу ешь, твоя рыба.
Голодный, он не ожидал второго приглашения, и девушка опять поежилась. Матерый зверище ростом Золотинке в пояс, чавкая, роняя слюну, принялся пожирать улов. Когда он переступал, в холке выпирали суставы, на запалом животе ходили ребра. Но лапы… широкие лапы с огромными черными когтями жестоко вонзались в нежное тело рыбы и рвали его клочьями.
— Что ж, теперь служи! — молвила Золотинка, когда все было съедено — с потрохами.
Несмотря на подобострастные ухватки зверя, она нисколько не заблуждалась относительно подлинного его существа и, по правде говоря, опасалась всякой заминки, которая могла бы поставить под вопрос не устоявшиеся отношения. А волк понимал службу как-то по-своему, он дошел до края прогалины и требовательно оглянулся. Золотинка тотчас же поняла, что это не приглашение, а нечто большее.
— Хорошо пойдем, — сказала она, покоряясь обстоятельствам.
Часто оглядываясь, волк повел ее прежней мощеной дорогой. Какой-нибудь час спустя они поднялись на плоскогорье, последний раз далеко-далеко показалась за лесом великая река и снова пошла дремучая пуща с неохватными дубами, липами, ясенем и ореховым подлеском. Все чаще встречались и кости: проломленные черепа, вросшие в землю, распадающиеся останки. Золотинка старалась не выказывать ни удивления, ни страха и почти не вздрагивала случайно попадая ногой на обломок ребра — серый ее проводник оглядывался пристальным и пытливым взором, словно проверяя ее на слабость.
Здесь было царство волка: попадались старые и свежие следы с когтями, но ни одного копыта, ни одного отпечатка человеческой ноги. Волчьи следы сбегались в тропу, тропа вывела к заросшей мелколесьем поляне. За молодым березняком и малинником выглядывал старый, посеревший от времени частокол, а за ним крутая тростниковая кровля. Распахнутые до половины ворота ушли в репейник и покосились. Обширный двор перед высоким каменным домом зарос выше головы крапивой и в этой чаще тянулись узкие кривые тропинки. Мелко истоптанная земля, остатки сухого помета, раздробленные кости.
Следы запустения, как трупные пятна, отметили большой, когда-то ладный дом неравномерно и прихотливо. Сложенные из дикого камня стены казались совсем крепкими, толстая кровля из темного тростника сохранилась на диво, хотя и поросла мхом. А окна стояли в разнобой: иные были закрыты ставнями, иные посверкивали неправильных очертаний слюдяными оконницами. А те, что брошены были настежь, разрушились — многолетние сквозняки, нахлестанные дождем ветры, метели выбили слюду, обнажив перекошенные свинцовые переплеты. И летом и зимой оставалась нараспашку дверь и, видно, уж не проворачивалась в ржавых петлях. Загнил порог, плесенью цвели в сенях половицы. Сыростью и тлением несло из отверстого зева двери. И застоявшийся запах псины. Жужжали жирные отъевшиеся на падали мухи.
— Зачем ты меня сюда привел? — сказала Золотинка, подозревая самое худшее. — Нечего мне здесь делать. — Она обернулась на ворота — волк перехватил взгляд.
Прихрамывающим шагом он возвратился вспять, стал на пути и ощерился самым немилосердным образом.
«Ага! Обратно меня не пустишь!» — сообразила Золотинка. Но догадка ее, прямо скажем, не многого стоила.
— Ты здесь живешь? — сказала она вслух.
Оборотень кивнул.
— Мне здесь не нравится. Здесь воняет.
Волк не освобождал прохода, но как будто задумался и даже понурил голову в неразрешимой потребности объясниться. Потом вздохнул, как будто, встряхнулся и выразительно мотнул головой, призывая волшебницу за собой. Они обогнули дом и, миновав хозяйственный двор с давно развалившейся телегой, перед которой валялись в оглоблях растасканные лошадиные кости, вступили в сад, совершенно заглушенный крапивой, бузиной и волчцом. Под старой полузасохшей грушей волк огляделся и обозначил место. Но рыл он землю не долго, а возвратился с Золотинкой в амбар, где показал ей липовую лопату с проржавевшей оковкой.
Пришлось, однако, прокопать порядочную канаву прежде, чем лопата звякнула и в земле обнажилось донышко опрокинутого горлом вниз кувшина. Напрягаясь спиной, Золотинка вытянула неимоверно тяжелый сосуд и не успела его поднять, как завязанное смоленой тканью горло прорвалось и под ноги неудержимым потоком хлынуло золото, серебро и медь.
Тут были готовизна — должным образом отчеканенное золото, ходячая монета, и узорочье — золото в украшениях, — все вперемешку. Но одного взгляда хватило Золотинке понять, что волшебного камня нету. Остальное ее занимало гораздо меньше.
— Да, — сказала она, разочарованная в глубине души, — богатство нешуточное.
Воспаленные глаза оборотня бегали, когда он оглядывал рассыпанные в земле разномастные монеты. Тут попадались и стертые, самые редкие, серебро отличной чеканки, были тут двойные гроши последних Любомиров и даже Святовита. Было узорочье с потускневшим, безнадежно потухшим жемчугом.
— Так ты, значит, хотел, чтобы я выкопала для тебя клад?
Нет оборотень хотел не этого. С некоторой заминкой он признал, что ожидал от волшебницы совсем не этой услуги.
— Зачем тебе деньги?.. Или ты хочешь, чтобы я взяла себе? Половину?.. Всё?..
На этот раз она не ошиблась. Всё, подтвердил оборотень.
«Чем же я должна заплатить?» — задумалась Золотинка. Ответ, конечно же, лежал недалеко.
— Хочешь, чтобы я тебя расколдовала? Чтобы обратила человеком?
Да! Да! Да, черт побери! Это было застарелое, как язва, мучительное желание волка.
— Но, дружок мой! — воскликнула Золотинка укоризненно. — Как же я это тебе устрою, если ты не приведешь мне пару, образец, с которого ты скинулся волком?
Матерый оборотень взвыл и бросился на брюхо, извиваясь среди монет. Снова он принялся лизать туфли, подвывая и задирая морду, чтобы поймать благосклонный взгляд. Черный колдун, несомненно, попал в беду: он безнадежно потерял пару и обратное превращение было для него невозможно. Должно быть, он понимал это не хуже Золотинки и, однако, ждал чуда. Нимало, впрочем, не подозревая с какой сомнительной волшебницей имеет он дело. Вряд ли Золотинка сумела бы обратить оборотня человеком, даже если бы пара имелась налицо и точно такой же седой волчище ждал где-нибудь в клетке или в подполье.
