ушами. Однако, стоило только утвердиться в мысли, что это одетая в штаны и в куртку обезьяна, как важная ее повадка, ковыляющий шаг под руку с женщиной пробуждали сомнения: точно ли это так? Существо строго поглядывало на толпу, народ расступался. Поспешив навстречу, скоморох приветствовал волосатое существо поклоном. На что обезьяно-человек ответил небрежным, но вполне уместным кивком. Потом он проковылял к виселице, где сдернул шапочку и с отменной учтивостью раскланялся на все стороны. А женщина постелила на траву тоненький стершийся коврик.
— Не изволите ли присесть, ваше величество?
Обросшее шерстью существо поблагодарило спутницу молчаливым кивком и уселось, скрестив ноги. Затем, оглядевшись, оно вздохнуло, достало из кармана палочку и принялась ковыряться в зубах, цыкая темными губами. Почтительность, сквозившая в ухватках свиты, возбуждала любопытство.
— Перед вами несчастный и злополучный сын царя Джунгарии, — несколько понизив голос, сказал скоморох.
— Джунгария? Где это Джунгария? — усомнился, не расстававшийся с веслом толстый лодочник. Он, верно, нигде дальше Колобжега не плавал.
Скоморох укоризненно глянул на толстяка. И обезьяна посмотрела страдальческими, красными от слез глазами, чтобы несколько раз с оттенком мрачноватой скорби кивнуть.
— Имя этого горемыки Жулио, — пояснил старший из вновь подошедших скоморохов. — Мы почтительно просили царевича Жулио прервать завтрак для того, чтобы встретиться со слованским народом и поведать о злоключениях своей юности. Жулио погубила его собственная жена, коварная и обольстительная колдунья.
На слове коварная, так же как и обольстительная все взоры обратились к Золотинке, которая ожидала своей участи с петлей на шее.
— Клянусь Родом и Рожаницами, — воскликнул длинноносый немолодой скоморох из пришедших, — не было под луной более благочестивого, образованного, милосердного, скромного и обходительного юноши, чем Жулио. И вот — насмешка судьбы! — в облике уродливой обезьяны он представляет самого себя на подмостках балагана!
Обросший шерстью Жулио, не оглянувшись на рассказчика, ничем не понуждаемый, кроме собственного сердечного движения, достал из кармана красной курточки грязноватый платок и приложил к глазам.
— Семнадцать лет миновало, но душевная рана не заживает, — потрогав разбитую в кровь губу, подхватил рассказ первый из скоморохов, юноша в колпаке с бубенчиками. — Лживая, неверная жена околдовала царевича и превратила в чудовище. Отец, нечестивый государь Джунгарии, устыдившись сына- обезьяны, выгнал его из родного дворца за пределы подвластных земель. Какими словами описать страдания скромного и благонравного юноши? Как выразить защемившую сердце боль?
поет народ.
Так поет народ. Преступная жена! Безжалостный отец! Испорченные нравы! Кровосмесительная связь! Не успел околдованный царевич покинуть дворец, собственные собаки загнали его на дерево под окнами собственных покоев, а нечестивый отец уже вошел к своей юной снохе. В народе справедливо заклеймили таких людей крепким словом снохач!
Рыдания сотрясали Жулио, он согнулся, скрывая от людей нечеловеческое лицо.
— У Жулио, этого чистого помыслами и душой, благородного и мягкого в обращении юноши, была сестренка Жулиета. Как часто, уязвленный холодностью молодой жены, привязчивый юноша прижимал к груди эту невинную сиротку одного году от роду, заброшенную всеми после смерти матери! Какими солеными слезами орошал он ее златокудрую головку! Какими горькими словами, не находя нигде утешения, изливал он смышленому младенцу свою тоску и сердечное томление! Но и это невинное создание, последнее утешение царевича, мешало его жестокосердной и ревнивой жене. Обратив Жулио в обезьяну, волшебница стакалась со своим сообщником, старым, выжившим из ума царем, и велела слугам посадить крошку в сундук, чтобы заморить ее голодом.
Не сдерживая больше порыва, непроизвольно выдавая мысль свою и побуждение, шут показал на Золотинку и снова все на нее уставились — в обалдении. Обезьяна, убрав платок, утирала глаза рукой и горько вздыхала — тягостные воспоминания, должно быть, мешали ей следить за ходом событий, она не успела еще понять, что нашла сестру.
— Но Жулио, обездоленный Жулио ничего не знал о судьбе своей маленькой сестренки. Ничего! Жулио! — откровенно волнуясь, шут обратился к ничего не подозревающей обезьяне. — Подними голову, Жулио! Утри слезы! Не время плакать! Быть может, слуги жестокой волшебницы сжались над малюткой, твоей сестрой, и вместо того, чтобы погубить ее, пустили сундук на волю волн? Быть может, сестренка твоя жива? — подступив к бочке, шут легонько тронул Золотинкину щиколотку.
Люди, вся тысячная громада, затаили дыхание в предчувствии чего-то невероятного и трогательного, даже на задах плотно сбившейся толпы перестали шуметь и переспрашивать. Кто недослышал и недопонял и тот замолк, проникнувшись общим настроением.
— Посмотри внимательно! — Высоко взлетевший голос шута, казалось, вот-вот сорвется. — Пусть не смущает тебя неподобающий наряд царевны, судьба ее сложилась так же прихотливо, как твоя. Пусть не введет тебя в заблуждение грубая пеньковая петля, которую естественно было бы видеть на шее какой воровки или непотребной дряни, но не на этой чистой девушке, на этом чистом ребенке! Не обращай внимания на старую бочку вместо престола, она не может унизить того, кто сохранил благородство и в нужде. Жулио, эта девушка, как выпавший из оправы алмаз, никогда не потеряет цены. Ее можно оболгать, можно запутать подметными письмами и подлогами, можно преследовать ее всюду и везде мстительной ненавистью, но нельзя отнять у нее благородства! Прислушайся к голосу сердца, Жулио! Голос крови не обманет тебя. Узнаешь ли ты теперь в этой несчастной девушке златокудрого, невинно агукающего младенца? Узнаешь ли ты свою Жулиету?
Обезьяна всматривалась, подавшись вперед, приподнялась… Надежда и недоверие, боязнь обмануться так явственно различались в непроизвольных движениях обезьяны, в нечеловеческом, обросшем шерстью лице: в округленных удивлением глазах под взметнувшимися дугами бровями, в напряженно выпяченных губах… Сомнения Жулио так понятны были и очевидны, что отзывались в самых черствых сердцах. Ну же! Ну! — хотелось подтолкнуть неуверенного в себе Жулио, понудить его к выбору. Те самые люди, что не усомнились приговорить Золотинку к смерти, теперь, поддавшись обаянию чуда,
