пользу. Ничего большего мне от тебя не нужно.
— И ради такого свидетельства я должна пожертвовать частицей собственной жизни? Не малой, наверное, если речь идет о целом войске.
Готовый уж было возразить, Рукосил смолчал. Застыл, наклонив голову… потом осторожно поставил остатки барабанчика на сундук.
— Хорошо. Я подумаю над твоей просьбой.
— Когда?
— Миха Лунь валяется у меня в Каменце, это в предгорьях Меженного хребта. Не так далеко отсюда. Но не могу же я все бросить и по первой твоей прихоти мчаться в Каменец! Я подумаю и ты подумай.
На руке у него был Асакон.
— До свидания, — сказал Рукосил.
Нагнулся и уверенно поцеловал ее в губы.
— Да! — сказал Рукосил на выходе. — Я велю поставить для тебя отдельный шатер. Не гоже царевне Жулиете тут оставаться.
— Мне и здесь хорошо.
— Как знаешь. — Он вышел.
Тылом ладони девушка вытерла влажные после поцелуя губы. И еще раз вытерла… Но все это было напрасно — она чувствовала, что слабеет. Что Рукосил лишь тем избавил ее от чего-то худшего, что ушел.
Вместо Тучки пришлет мне оборотня, — решила Золотинка. Она плотнее закуталась в простыню и сидела на постели недвижно.
На следующий день, прихватив одеяло, Золотинка выбралась на воздух. Накрапывал дождик, валили тучи с растерзанным косматым брюхом, на севере, где хмурилась непогода, происходило что-то зловещее. Берег оголился, боевые ладьи еще третьего дня ушли вверх по реке, остались только неповоротливые насады, изготовленные нарочно к свадьбе Юлия и Нуты и ни для какого иного дела, очевидно, не годные.
По опустевшим улицам палаточного города слонялись неприкаянные обозники и женщины. Скоморохи толковали между собой, что надо бы нагрузить повозку и готовиться к бегству. Где-то Лепель дознался, что Рукосил еще с вечера отправил обоз с приданым принцессы Нуты в свой замок Каменец, полагая, очевидно, что золото Нуты будет там в безопасности. Из чего Лепель и сделал заключение, что Рукосил не особенно нуждается в победе.
— Не надо суетится, — сказала Золотинка. — Рукосил победит. — И увидела Тучку.
Нечесаный, без шапки, в промокшей парусиной рубашке и штанах, он подволакивал недавно еще закованную в кандалы ногу. Бросив одеяло, Золотинка ринулась навстречу… и они остановились в трех шагах, не решаясь обняться.
Необъяснимая, обидная после томительной разлуки сдержанность не оставляла их и потом. Исподтишка приглядывались они друг к другу, убеждаясь в переменах, и спрашивали словно исподтишка.
— Ну, а что Поплева?
— Пропал. Так он и не вернулся. Потом поговорим.
— А!
— Ну, а ты-то как? — Что могло звучать бездарнее и скучнее. И какой имелся у Тучки ответ?
Слова вязли у Золотинки на языке, чужие и необязательные, когда она пыталась изложить несколькими оборотами речи повесть своих злоключений.
А Тучка, в свою очередь, не настаивал на подробностях.
Или его подменили? Подменили того Тучку, что валялся на земле, взывая к милости государя- батюшки?
Вот они сошлись теперь и словно споткнулись друг о друга, не умея преодолеть замешательство. Золотинка не спешила с расспросами, опасаясь, может быть, что они будут звучать, как испытание, как прозрачно выраженное недоверие и желание уличить Тучку в незнании обстоятельств собственного прошлого. Ну а Тучка, тот словно не знал, что спрашивать. Золотинка не была откровенна, многое умолчав из того, что связывало ее с Рукосилом, и тем более умолчав о Юлии. Тучка же, со своей стороны, глухо и неохотно говорил о тягостном существовании на «Фазане».
Уж теперь-то все будет хорошо, — взаимно уверяли они друг друга, словно друг перед другом оправдываясь. Раз мы вместе, найдем и Поплеву.
— Всем надо поступиться, чтобы выручить Поплеву, — оживился Тучка, когда Золотинка открыла ему кое-что из последнего разговора с Рукосилом. — Если так… Умолять надо Рукосила, молить. Зачем такому могущественному господину как Рукосил маленький человек Поплева? Кто такой Поплева? И если ты имеешь к конюшему доступ… Не зазорно такому человеку как конюший Рукосил и послужить. Если дело за этим станет. На тебя ведь надежда, слушай. Не зазорно и поклониться. Рукосил большой человек, большой.
Тоскливо слушала Золотинка, закусив губу и не поднимая глаз. Оборотень, решила она. И в следующее мгновение ужаснулась жестокому и несправедливому приговору… ужаснулась и, однако ж, названному отцу своему на грудь не бросилась.
Тучка взялся помогать скоморохам, Золотинка тоже оставила разговоры. Лепель, Галич, Пшемысл и Русин уже погасили шатер, то есть убрали распорки и уронили полотно на землю. Однако, на этом остановились, оглядываясь на соседей, которые ни о каких предосторожностях не помышляли. Напротив, по стану ходили толки, что наши теснят курников и погонят их, конечно, уже до столицы, и пойди тогда догони войско! Обозники, женщины, оставшаяся без господ челядь собирались кучками и переговаривались, поглядывая на север и смолкая, — словно прислушивались к тому, что происходило в десяти или пятнадцати верстах вверх по реке. Порывистый, холодный ветер гнал оттуда растерзанные сизые тучи.
После полудня скоморохи снова поставили шатер и принялись разгружать воз, когда вдруг послышались крики, началась беготня — люди спешили взглянуть на реку. На пасмурном просторе речного плеса пестрели суда.
Распустив паруса, раскинув весла, бежали низкие струги сечевиков. Не останавливаясь, шли они мимо стана. Белыми гусями в стае соколов скользили большие княжеские ладьи, всего две или три. А дальше, теряясь в пасмурных далях, маячили паруса преследователей.
Прошло немного времени, совсем немного, одна из ладей под лиловым стягом наследника едва не выскочила с разбега на берег, посыпались с нее люди и побежали по откосу вверх — к стану. Другая ладья — но это, кажется, были уже курники — немногим только отстав от противника, тюкнулась утиным носом в свадебным насад, что стоял на приколе, человечки в доспехах хлынули на палубу большого, но какого-то запустелого, безлюдного корабля — все происходило с забавной, не взаправдашней суетливостью. Засверкали мечи, другие человечки шарахнулись врассыпную, падали сраженные, прыгали за борт, в стремнину и на мелководье, куда пришлось, бежали берегом.
Порывы пронизанного изморосью ветра доносили звон, лязг и стон, сплошной безгласный стон. Курники высаживались по всей реке и никто не оказывал им сопротивления; первая волна беглецов не далеко была от северных ворот частокола. Только мессалоны возле насада принцессы Нуты выставили черно-желтое знамя и поспешно строились под испуганную дробь барабана.
На холме у крайних палаток города все еще стояли ошеломленные и подавленные, растерянно бездействующие зрители.
— А может, нас-то не тронут? — неуверенно молвил Галич.
— Разденут и не тронут! — сверкнула глазами Люба. Стройный стан ее облегал валиком пояс из толстой ткани, на который и обратились смятенные взгляды мужчин. Свежее скуластое лицо Любы горело.
— В казне полторы тысячи грошей, что на Жулио собрали, — сказал Пшемысл словно нужны были какие-то доводы, словно совершенные Любины стати он не считал общим достоянием скоморохов.
— Черт с ним, с шатром! — выдохнул Лепель. — Тикаем, хлопцы! Где ж мы раньше были, дурни!
В считанные мгновения отловили беспечного Жулио, покидали на повозку, что успели, и погнали широкой улицей города среди бестолкового гама и переполоха.
