Измаила, в прошлом году отнял у турок Силистрию и поэтому считал себя непревзойденным полководцем. Интриган, сплетник и завистник, он никого не уважал и не ценил, кроме самого себя.
До приезда Михаила Илларионовича в Молдавскую армию Ланжерон временно командовал ею вместо больного Каменского и теперь безо всяких оснований считал себя обиженным: почему Молдавскую армию вверили не ему, а Кутузову?
За плечами Кутузова Ланжерон судил о его действиях и приказах вкривь и вкось, нагло уверял, что Кутузов ничего не предпринимает без его совета.
— Михаил Илларионович, — сказал Ланжерон, здороваясь с Кутузовым, — посланный в Шумлу вернулся. Я прав: визирь новый!
Несколько дней тому назад в болгарских деревнях правого берега Дуная распространился слух о том, что султан назначил вместо престарелого, нерешительного Юсуф-паши нового. Кутузов послал в Шумлу разведчика под предлогом пересылки в Турцию писем турецких пленных, находящихся в России.
Почему Ланжерон считал правым себя? Ведь Михаил Илларионович не оспаривал слуха, Ланжерон же передавал слышанное от других. Кутузов не стал допытываться у Александра Федоровича об этом — фраза Ланжерона была во всегдашней манере надменного и наглого француза.
— И кто же назначен вместо Юсуфа? — обернулся к Ланжерону Кутузов.
— Ахмед-паша. Знаете, он был начальником Браиловского гарнизона. В прошлом году он прекрасно отбил приступ князя Прозоровского, — не без удовольствия рассказывал Ланжерон. — Ахмед-паша — деятельный и дельный азиат. С ним придется считаться!
— А я с Ахмед-пашой посчитался уже двадцать лет назад, — спокойно ответил Михаил Илларионович, — летом тысяча семьсот девяносто первого года разбил его при Бабадаге… А потом встречался с ним в мирной обстановке — вместе пили прекрасный кофе и курили чудесный табак в Константинополе. Ахмед часто сопровождал меня в поездках по Константинополю… Мы — старые друзья, — с легкой улыбочкой закончил Михаил Илларионович.
Высокий Ланжерон искоса, сверху глянул на небольшого Кутузова, но ничего не сказал — превосходства не получилось!
— Так, может быть, нам можно воспользоваться этой старой дружбой? — минуту помолчав, предложил Ланжерон.
'Яйца курицу не учат!' — язвительно подумал Михаил Илларионович, но сказал:
— Такая глубокая мысль делает вам честь, граф. Я об этом сразу же подумал и сам.
И, как мог ускорив шаги, направился к дому.
Граф Ланжерон, звеня шпорами, шествовал сзади надменным петухом. Михаил Илларионович прошел прямо к себе в кабинет. Проходя через приемную, он молча кивнул головой Кайсарову, который что-то диктовал писарю. Капитан бросился вслед за командующим.
Михаил Илларионович повесил фуражку на вешалку и устало опустился в кресло.
'Ходишь-ходишь, а вот ноги не держат', — подумал он.
— Будем писать письмецо моему другу, новому визирю Ахмед-паше. — И стал диктовать:
'Благороднейший и прославленный друг!
Мне было весьма приятно по моем прибытии в армию узнать о почти одновременном возвышении Вашей светлости в ранг первых особ Оттоманской империи. Я спешу в связи с этим принести Вам мои искренние поздравления и пожелания. К этому побуждает меня давность нашего знакомства, начавшегося около девятнадцати лет тому назад. Я вспоминаю то время с истинным удовольствием и радуюсь счастливому обстоятельству, которое ставит меня теперь в непосредственные отношения с Вашей светлостью и позволит мне иногда выражать чувства, которые я сохранил к Вашей светлости с того времени, ибо я осмеливаюсь считать, что несчастные обстоятельства, разделяющие обе наши империи, ни в коей мере не повлияли на нашу старинную дружбу. Она не находится в противоречии с тем усердием и той верностью, которые мы оба должны испытывать к нашим августейшим монархам'.
В войне, как и в дипломатических переговорах со всякою державою, а с Турцией особенно, не должно забывать двух главных союзников — терпение и время.
Через несколько дней после отправки письма визирю приехал из Петербурга к Кутузову старый известный дипломат Андрей Яковлевич Италинский. Это был очень образованный человек. Окончив Киевскую духовную академию, Италинский изучал медицину в Петербурге, Париже и Лондоне и в Лондоне же получил звание доктора медицинских наук. Италинский служил послом в Неаполе и Константинополе. Ему-то канцлер Румянцов и поручил вести с турками переговоры о мире.
Италинский представил Кутузову своих сотрудников (один был лет сорока пяти, другой — помоложе):
— Надворный советник Петр Антонович Фонтон, секретарь нашей миссии в Константинополе. А это его брат, Антон Антонович, третий драгоман посольства.
— Очень приятно. Стало быть, целое семейство Фонтонов, — улыбнулся Кутузов.
— Ваше высокопревосходительство, Фонтоны вообще фамилия драгоманская, — ответил с такой же улыбкой надворный советник.
— Как же, знаю. У меня в Константинополе был знакомый Фонтон — Иосиф Петрович.
— Это наш двоюродный брат, — сказал младший Фонтон.
Италинский хотел тотчас же отправить Петра Фонтона в Шумлу к визирю, но Михаил Илларионович отсоветовал: пусть визирь раньше ответит на кутузовское письмо, а то еще, чего доброго, загордится!
Кутузов напомнил Италинскому азбучную дипломатическую истину: в переговорах с турками никогда не следует делать первого шага — они обязательно сочтут это за слабость.
Италинский согласился с доводами Кутузова. Стали ждать.
Визирь ответил быстро. Он писал:
'Поспешность, с которой Ваше превосходительство известили меня о своем назначении, поздравления, которыми Вы почтили меня по случаю моего вступления в верховный визириат и желание возобновить наши частные, старинные, дружеские отношения, все это мне чрезвычайно приятно и побуждает вознести мольбы к всевышнему, чтобы несогласия и вражда, продолжающиеся до настоящего времени между двумя империями, которые некогда были соединены узами дружбы, были бы как можно скорее устранены и чтобы нам суждено было сделаться орудиями мира'.
Ахмед предлагал прислать своего уполномоченного для переговоров, — видимо, война и туркам была в тягость.
Кутузов потирал руки от удовольствия: враг сам предлагает мириться, хотя положение турок во всех отношениях предпочтительнее.
— Теперь можно отправить старшего Фонтона, — сказал он и спокойно уехал проверять пехотную дивизию.
Михаил Илларионович вернулся из дивизии, успел побывать в двух других, а Фонтон все еще не возвращался из Шумлы. Старик Италинский явно беспокоился. Тревожился, не подавая вида, и Кутузов.
Наконец Фонтон прислал командующему рапорт. Он писал, что визирь оттягивает назначение уполномоченного для переговоров. Турция считает, писал он, что ее военно-политическое положение стало лучше, чем в прежние годы, а Россия, наоборот, находится в затруднительных обстоятельствах и ей нужен мир.
Сразу подуло каким-то другим ветром.
Кутузов не мог догадаться, в чем секрет внезапной перемены настроения визиря.
Письмо, которое он дал Фонтону для передачи визирю, было очень осмотрительное и осторожное. В нем Кутузов сообщал лишь, что шлет в Шумлу Фонтона, исходя из настойчивого желания самого визиря.
