По улицам Нагасаки бродит от дома к дому уличный музыкант, играет на дудочке, стучит в барабан. Женщины и ребятишки, стоя в дверях, кидают ему мелкие монетки. Бродяги из окрестных селений, собравшись по нескольку человек, распевают песни.
В торговых домах заключаются первые сделки. Еще до рассвета хозяева празднично убирают лавки, вешают на дверях новые бамбуковые занавески. Уличные торговцы продают трепангов.
Городские старейшины идут в управу за фумиэ.
Испытание фумиэ начинается на четвертый день Нового года. В этот день старейшины и помощники квартальных старост из кварталов Эдо, Имадзакура, Фунацу и Фукуро, получив в управе фумиэ, обходят дома, заставляя жителей Нагасаки наступать на Святой образ. Улицы перед каждой дверью чисто выметены, и люди покорно ждут начала церемонии. Наконец издалека доносится протяжный крик: «Пожа- а-ловали-и-и!», и главы семей с домочадцами выстраиваются в ожидании у парадного входа. Фумиэ восемь сунов57 в длину и шесть сунов в ширину; на дощечке укреплено изображение Приснодевы с младенцем. Сначала на фумиэ должен наступить отец семейства, потом жена, дети и прочие домочадцы. Даже младенцы на руках у матерей должны совершить обряд фумиэ. Больным тоже надлежит коснуться ногой Священного образа в присутствии чиновника.
В этот день его неожиданно вызвали в управу. Переводчик прибыл за ним с паланкином. Ветра не было, но небо хмурилось, и холод пробирал до костей. Дорога, спускавшаяся к подножию холма, была непривычно пустынной - видимо, все попрятались по домам в ожидании фумиэ. В управе его встретил чиновник в парадном одеянии.
- Господин губернатор изволит ждать, - сказал он. В приемной подле жаровни сидел, выпрямив спину, правитель Тикуго. Заслышав шаги, он обернулся. Несмотря на приветливую улыбку, выражение глаз было неприязненным.
- Примите мои поздравления по случаю Нового года, - проговорил он.
Это была их первая встреча после отступничества Родригеса. Но Родригес не чувствовал себя посрамленным: ведь он сражался не против японцев в лице правителя Тикуго. Он наконец осознал, что боролся с самим собой. Но этого правителю Тикуго никогда не понять.
- Давно мы с вами не виделись... - Протянув руки к жаровне, правитель Тикуго задумчиво покачал головой. - Надеюсь, вы освоились в Нагасаки?.. Нет ли каких-либо трудностей? Если нужно, обращайтесь прямо ко мне, в управу...
Было заметно, что губернатор намеренно избегает вопроса об отречении. Что это - тактичность? - подумал Родригес. Или сознание уверенности в победе? Родригес взглянул украдкой на собеседника, но лицо старика оставалось непроницаемым.
- Через месяц вы отправитесь в Эдо. Там для вас уже приготовили дом, падре. На улице Кобинато. Я тоже когда-то живал там.
Правитель Тикуго назвал его «падре». Зачем? Это слово полоснуло Родригеса острой болью.
- И еще... Поскольку вам теперь жить в Японии до конца ваших дней, будет удобней, если вы примете японское имя. По счастливой случайности совсем недавно скончался некий Окада Санъуэмон. По прибытии в Эдо вы можете взять себе его имя.
Правитель произнес эту тираду без остановки, грея над жаровней руки.
- У покойного была жена, - добавил он. - Падре будет нелегко одному - так что вместе с именем можете взять ее.
Священник слушал, не поднимая глаз. Ему вдруг представился обрывистый склон, по которому он катился все ниже и ниже - в пропасть. Возмущаться и отвергать - это было уже невозможно. Да, имя принять придется, но жену... Нет, никогда.
- Итак?
- Хорошо.
Родригес пожал плечами. Его затопило чувство покорной усталости и безысходной тоски.
«Господи! - подумал он. - Ты познал все унижения. И если Ты один в целом свете понимаешь меня сейчас, это счастье. И пусть другие думают, что хотят, - мне уже все равно».
- Я говорил: учение Христово не может укорениться в Японии. - Родригес припомнил свой разговор с Феррейрой в храме Сайсёдзи. Тот сказал ему те же слова. - Падре... - Иноуэ не отрываясь смотрел на угли в жаровне. - Вас победил не я. Вас победила сама Япония. Это - трясина.
Священник покачал головой.
- Нет. Я боролся с собой. Я сражался с верой в своей душе… - голос у него сорвался.
- Вот как? - Ироническая улыбка мелькнула на лице Иноуэ.- Я слышал, будто вы говорили Феррейре, что сам Господь повелел вам попрать Его образ - вот почему вы сделали это. Вам не кажется, что такие уловки не подобают истинному христианину?
- Думайте как хотите.
Священник сложил руки на коленях.
- Вы можете обманывать кого угодно, только не меня, - ледяным тоном сказал Иноуэ. - Мне доводилось беседовать с христианскими падре о различиях между буддийским и христианским милосердием. Милосердие Будды - в спасении смертных, уповающих на него в своей безграничной греховной слабости. Христианское милосердие совершенно иного рода: как объяснили мне эти падре, для того, чтобы спастись, недостаточно уповать на Всевышнего. В христианстве для спасения души нужны крепость веры и истовое служение Богу. Именно в этом ваше учение и претерпело необратимые изменения на японской почве.
«Что вы понимаете в христианстве? Это...» - едва не сорвалось у Родригеса, но слова застряли в горле. Все равно здесь его никто не поймет - ни Иноуэ, ни переводчик. Прикрыв глаза, он молча слушал разглагольствования губернатора.
- Возможно, вам неизвестно, что на островах Гото и Икицуки еще немало крестьян исповедуют христианство. Но мы не станем наказывать их.
- Почему? - спросил переводчик.
- Потому, что корни уже подрублены. Вот если бы к нам приехали новые миссионеры - такие, как падре, - засмеялся Иноуэ, - то, пожалуй, пришлось бы возобновить гонения. Однако опасности больше не существует. А если подрублены корни, дерево непременно зачахнет. Сама жизнь подтверждает это: Бог, которому поклоняются крестьяне на островах Гото и Икицуки, совсем не похож на вашего Бога. В нем нет ни капли от Иисуса.
Священник поднял глаза. Правитель холодно улыбнулся.
- Христианство, которое вы принесли нам, перестало быть христианством; оно - совершенно иная религия.
Правитель вздохнул.
- Что поделаешь... Такова Япония, падре.
Иноуэ казался искренним: в его голосе звучало неподдельное сочувствие. Он кивнул Родригесу и удалился вместе с переводчиком.
Небо было по-прежнему серым и хмурым, холод пробирал до костей. Трясясь в паланкине, священник рассеянно смотрел на свинцовое, унылое, как и серое небо, бескрайнее море. Вскоре его отвезут в Эдо. Правитель сказал, что ему приготовили дом. По всей вероятности, это будет просто тюрьма. Тюрьма, в которой он проведет остаток жизни. Родригесу доводилось слышать о таких тюрьмах для христиан.
Никогда уже он не пересечет это свинцовое море и не вернется на родину. Прежде он думал, что быть миссионером - значит сродниться с народом этой страны. Он жаждал попасть в Японию и жить одной жизнью с японскими христианами. Что ж, мечта его стала явью. Он обрел японское имя, он стал японцем...
Окада Санъуэмон! Родригес усмехнулся. Да, судьба даровала ему все, о чем он так пылко мечтал, - но с какой издевкой! В придачу жену - ему, давшему обет целомудрия! «Господи! Я не ропщу. Я лишь смеюсь над превратностями судьбы. Я верую в Тебя не так, как прежде, но верую - и люблю...»
