Раскрашивали лицо, грудь и спину.
Заставляли бегать на четвереньках. Били пустыми пластиковыми бутылками. Для одной пары я изображал их ребенка: они пока только раздумывали, завести ли детей.
В конце программы они обиделись друг на друга. Потом пришла девушка и сказала, чтобы я ее внимательно слушал. Она ни разу не рассмеялась, даже не улыбнулась.
Она привязала к моей руке веревку, и больно дергала, если что-то не так. Затем женщина, ей лет сорок пять, потребовала, чтобы я ей рассказывал, какая она красивая. Она приказала встать на колени. Это несложно. Вообще, гостями на шоу чаще бывали женщины. До восемнадцати лет не пускали. Зато приходили всякие бабки.
Одна такая, бывшая учительница, долго меня обвиняла, что я участвую в этой программе. Ведущий очень серьезно кивал, изображал моральную поддержку. Я спросил у этой старой дуры, каким, по ее мнению, я должен быть. Она сказала: держаться с чувством собственного достоинства. Выпрямить спину, расправить плечи.
Ощущать себя хозяином жизни. Я все это изобразил. Она растерялась. Она не соображала, что происходит. Выпуск закончился крупным планом ее лица. Зимой запустили новую версию. Желающие звонили по телефону и говорили, что мне надо делать. Три желания за пятнадцать минут. Я предлагал переименовать программу в «Золотую рыбку». Команда, которая делала шоу, придумала другой ход. Один человек приходил и распоряжался мной, как хотел. Потом появлялся его знакомый — тот, которого не ожидали. Кто-нибудь с работы. Или бывший одноклассник. Или соседка по лестничной клетке. Они высказывали свое отношение к происходящему. Однажды дошло до драки.
В городе мало кто верил, что в шоу участвуют не актеры. Меня в закулисные тайны не посвящали, но, думаю, это были обычные люди. Я думал, кто-нибудь придет и убьет меня. По крайней мере, попробует. Никто ведь не застрахован. Кое-кто старался раздавить морально. Один, на меня чем-то похожий, только постарше и в очках. Он вопил и размахивал перед лицом руками. Психопат. Я то закрывал голову и зажимался, то бегал от него вокруг дивана. Я знал, что мы оба выглядим, как идиоты. Только мне за это платили. Тот человек остался доволен. Я тогда рано ушел со студии. Было темно, падал снег. Дома никто не ждал. Я решил прогуляться, и на меня напали. Просто пьяное быдло, они ничего не хотели. Повалили в сугроб и попытались избить. Я не сопротивлялся. Вдруг их что-то спугнуло, они убежали. Я встал, отряхнулся. Это было тоже игрой. Если бы поздно вечером в мою дверь постучали, я бы даже не стал спрашивать, кто там. Любой человек мог придти и сказать, что мне нужно сделать. Без камер и без ведущего. Без угрозы, что увидят посторонние. Я бы сделал. Сначала я представлял себе женщин, но потом понял, что пол не имеет значения. И возраст тоже не имеет значения. Мог придти кто угодно и сказать, что будет у меня жить. Я бы не возражал. Наше шоу шло раз в неделю.
Наверное, недель через двадцать я понял, что для любого готов сделать все.
Только никто об этом не знал. А я не видел смысла рассказывать.
Молчание. Потом Руслан то ли резко вздохнул, то ли хмыкнул и добавил:
— Наверное, кто-то хотел, чтоб получилось именно так.
Я почувствовала, как напряжена. Приказала себе расслабиться. Я хотела уйти, но не могла. Меня бы поймали. Мало ли — хрустнет ветка, покатится камень. Или споткнусь.
— Пойду, — сказал Руслан.
Я услышала, как он медленными шагами забирается на гору. Вскоре все стихло. Его собеседник не выдал себя ни единым звуком.
Мне было дико неудобно, что я подслушивала, и я тоже сделала вид, будто меня здесь нет. Я превратилась в дерево. Я пыталась представить, как моих ветвей касается легкое влажное облако. Запахло озоном. Мне стало все равно. Я устала стоять и села. Теперь он, другой, должен был услышать меня. Внизу скапливался туман. Я не знала, что там, между соснами — человек или камень. Трудно сказать, как мне удалось просидеть до рассвета. В мыслях крутились истории из моей жизни.
Я распутывала и проговаривала их — внутри. Обращаясь к тому, чьего имени я не знаю.
Но когда рассвело, я разглядела, что никого рядом нет.
Запись сорок вторая
Спала я, наверное, часа два. Меня разбудили птицы. Солнце просвечивало сквозь ткань палатки. Моя соседка не шевелилась. Лагерь тоже был погружен в сновидения.
Я посмотрела на часы: только семь. Хотелось есть. Но чтобы забраться в рюкзак, пришлось бы разбудить соседку. Пока я раздумывала, до меня донеслись приглушенные голоса. Я высунулась наружу.
Женя, заметив меня, красноречиво помахал рукой: мол, идем с нами. Катя улыбнулась. Они выглядели сегодня лет на пять моложе своего возраста — радостные какие-то, светлые, с блеском в глазах. Я подумала, не провели ли они вместе ночь.
Но отказываться не стала. Чем дальше, тем ценнее становилось любое внимание.
Даша тяжело сходилась с людьми. Я была теперь на восемьдесят процентов Дашей.
Женя шел впереди. Раннее солнце зажгло его рыжую голову, кожаная куртка отражала свет. Насколько я помнила, вчера все мы вышли из Монастыря в местной одежде.
Сегодня Женя, в узких джинсах, выглядел очень по-городскому — как будто музыкант, решивший на недельку смотаться в горы для вдохновения. Катя, наоборот, в широких штанах и рубахе, со своей короткой стрижкой, напоминала мальчика-послушника. Что из себя представляла я, неизвестно. Безмолвный бледный свидетель. Еще бы свечку держать попросили. Впрочем, Женя и Катя вели себя независимо друг от друга. Женя даже не подавал ей руку в трудных местах — когда мы стали спускаться. Мне, впрочем, он не помогал тоже.
Свет пробивался сквозь хвою, расчерчивая камни и землю тонкой дрожащей сеткой. В траве собралась роса. Птицы в своем чирикании сходили с ума. Катя все время готова была улыбнуться.
Вскоре впереди замаячило нечто странное, не характерное для леса. Мелькнуло красным и желтым. Мы ускорили шаг. Я заметила, как довольно ухмыляется Женя.
Похоже, ночью он тоже тут шастал, и с неплохим результатом. Не к нему ли обращался Руслан? Но я не могла представить, как Женя долго молча сидит, скрытый тьмой.
Мы спрыгнули с небольшого уступа, и Женя широким жестом обвел пространство перед собой.
— Да-а, — протянула Катя.
Нашим глазам открылась изогнутая цепочка качелей, раскрашенных в красный и желтый цвет. Качели были всего лишь доской на цепях, подвешенной меж двух толстых столбов. Но этих сооружений оказалось не меньше двенадцати — на одинаковом расстоянии друг от друга, но на разной высоте. Расскачавшись на одной доске, можно было ухватить за цепь другой, и перебраться туда — если хватит ловкости и бесстрашия. Ведь свалившись, нетрудно удариться головой о камень, или с лету вмазаться в дерево. Больше того, недалеко от первых в цепочке качелей гора обрывалась. Внизу рокотал ручей.
Я подошла поближе, навалилась на облупившийся столб, проверяя на прочность. В отличие от столбов, доски недавно покрасили заново, и они ярко блестели.
Извилистая цепочка уходила вверх, и, наверное, с высоты была похожа на дракона, который сползает к воде. Первая доска — красная — болталась где-то на уровне моей груди, другие — не ниже. Я поискала глазами вокруг подходящий камень, чтоб попытаться залезть. Тем временем Женя подошел к доске, ухватился за нее и за цепь, подтянулся и перебросил ногу, усевшись верхом. Катя смотрела на него восхищенно. В следующий момент он стоял.
— Не скользко? — спросила я.
— Неважно.
Определенно, он получал удовольствие от своего положения. Женя начал раскачиваться, я отошла. Он качался все сильней и сильней. От движения захватывало дух, потому что он рисковал. Доска была не слишком широкой, не слишком толстой. Цепи скрипели. Казалось, Женя раскачивается для того, чтобы прыгнуть. Распластаться в воздухе как парашютист, а в другую секунду тяжело шлепнуться животом на
