— Вы поразительно танцуете, Алина Генриховна!
— Благодарю вас, — не жеманясь сказала она. — Я очень люблю танцевать. Но не с кем, — пожаловалась она так же просто, ни на что не намекая. — У Павла Павловича одышка и живот. А наша Фенечка плохо водит и очень занята…
— Но ведь город же рядом, — попытался подсказать Баранов.
— Да, конечно… Но я с зимы не была там. — Она снова подняла на Баранова глаза и сказала: — Вы, кажется, на самом деле добрый человек…
— Помилуйте, как можно судить по первой встрече!
— Я наблюдаю за вами давно. А кроме того, я очень люблю Лидочку Кирееву и бесконечно верю ей.
Так они, разговаривая, танцевали минут пять. Вальс сменился медлительным танго и наконец… деволяями.
XXVIII
— Боевого товарища прошу к столу. Фенечка, разлейте нам коньяк! — попросил Павел Павлович кружевную девушку, соперничающую красотой блондинки с темноволосой Алиной Генриховной.
И когда сели за стол, Павел Павлович принялся рассказывать Алине Генриховне о встрече с Аркадием Михайловичем, балансируя на грани преувеличений и лжи.
Баранов всячески смягчал перехлёсты Ветошкина. Алина Генриховна с присущей ей непосредственностью заметила на это:
— Преуменьшать так же дурно, как и преувеличивать. Я знаю, Аркадий Михайлович, — мне Лидочка говорила, — вы герой. И не стоит этого стесняться. И если бы вы и Василий Петрович Киреев были менее скромны, то ваше геройство было бы отмечено высокими наградами. Но это между прочим…
Баранов слушал не слова, а голос. Мягкий. Неторопливый. Искренний. Слушая Алину и наблюдая за ней, он убеждался, что перед ним человек, во-первых, прямой и правдивый и, во-вторых, несчастный. Об этом он разузнает у Лиды. У Василия. У Серафимы Григорьевны, наконец… Сейчас его интересовало другое.
Любознательного Баранова интересовало благополучие этого дома. Вернее — источник благополучия. Откуда взялось и на чем держится все это? Ковры, мебель, сервировка стола, антикварное изобилие ненужных, но дорогих вещей, роскошество сада, гараж на две машины и все остальное, на что никак не могло хватить ветошкинской пенсии.
Может быть, Ветошкин, как и Серафима Григорьевна, стрижет прибыли с цветов, ягодников или свиней? Но сад у него не промышленный. Скотом даже не пахнет, как и птицей. Канарейки, заливающиеся в мансарде, тоже не могут давать дохода. Так что же?
Распознание Павла Павловича не составило особенного труда. Он не прятал себя, как Серафима Григорьевна.
— Нет, батенька мой, не медицинское дело заниматься цветочками на продажу, разводить этих самых, из которых получаются окорока, корейка и копченая колбаса, — ответил Павел Павлович на вопрос Баранова о дороговизне содержания такой дачи.
— Так что же, Павел Павлович, позволяет вам утопать в таком великолепии? — польстил Баранов хозяину, обводя широким жестом стены столовой, увешанные хорошими картинами.
— Хо-хо-хо! — закатился Ветошкин смехом. — Сто лет угадывайте — не угадаете! В интересах вашего аппетита я не могу раскрыть секрета моих доходов во время еды. А после завтрака не только расскажу, но и покажу…
Ветошкин сдержал свое слово. Взяв под руку Баранова, он повел его в глубь сада. Там, в зелени сирени и жасмина, находилось довольно большое каменное здание с высоко расположенными окнами, какие бывают в скотных дворах.
Ветошкин открыл дверь, обитую клеенкой, затем вторую. Пахнуло резким и кислым. Они вошли внутрь.
Вдоль стен и посередине помещения, как книжные составные полки, в шесть рядов стояли клетки, а в клетках суетились белые крысы и крысенята.
— Как это понять, Павел Павлович?! — опешив и, кажется, испугавшись, спросил Баранов.
Ветошкин, злоупотребивший до этого коньяком, развязно заявил:
— Вы лучше, голуба, спросите, как и во что следует оценить это научное звероводство.
— Вы ведете исследовательскую работу?
— Бог с вами! Я всего лишь способствую ей. Я поставляю моих белых питомцев научно- исследовательским и лечебным учреждениям.
— Каким образом?
— Самым простым. Приезжают. Отсчитывают. Забирают. Расписываются. Увозят. Затем без хлопот переводят причитающееся на сберегательную книжку. И все.
Баранов едва ли не лишился дара речи. А вопросов нахлынуло так много, и который из них уместнее задать, он не знал. Постояв минуту-другую, он наконец спросил:
— А почему же лечебные и научные учреждения сами не разводят подопытных животных?
— Нерентабельно. Не укладываются в ассигнования. А я не только укладываюсь, но, как видите, кое- что приобретаю. Хо-хо-хо!.. Конечно, это все кое-что стоит и мне. Корм… Феня. Феня кроме обычного жалованья получает еще два. И проценты за перевыполнение запланированного поголовья… Она великолепно владеет тонкостями ухода за матками и приплодом. Она же бывшая свинарка колхоза «Красные зори». У меня есть и свинки. Только морские… Вот. Пожалуйста, полюбуйтесь, какие красавицы…
Вспомнив название колхоза, Баранов вспомнил и недавний приход Сметанина.
— А почему Фенечка оставила колхоз?
— Она же доктор! Академик! Как Фенечка могла гибнуть в колхозном свинарнике и получать какие-то… Конечно, — спохватился Ветошкин, — у нас есть отличные сельскохозяйственные артели, но в данном случае я ее спас. Вы видите, какие я ей создал здесь условия!
— Вижу!
— Блеск! Для медицинских целей нужна не просто крыса, а своего рода стерильная крыса. Абсолютно чистая кровь. Чистый волосяной покров. Еженедельно бывает эпидемиолог. Он у меня получает второе жалованье. Зато никаких признаков болезней за все эти годы. Он определяет состояние здоровья по глазам крысы безошибочно. «Эта больна», — и сейчас же в карантинник… Вот это моя лечебница…
Ветошкин указал на загородку, где стояло до пятнадцати клеток, застекленный шкаф с медикаментами, шприцами, маленькими термометрами, чем-то еще, чего не стал рассматривать Баранов. Ему хотелось как можно скорее покинуть эти стены, заставленные клетками с кишащими в них крысами. Но влюбленный в свое предприятие Ветошкин сообщал все новые подробности о повышении рождаемости, о температуре питомника, об особом рационе для маток, уходе за ними в период помета. Затем — вычисления. Прогрессия прироста. Роль жиров. Известняка. Яиц. Полезность кварцевого облучения. Значение гексахлорана в борьбе с блохами…
Баранов вышел из крысятника шатаясь. Серафима Григорьевна показалась рядом с Ветошкиным светлым ангелом.
— А налог вы платите? — спросил он, чтобы что-то спросить, а потом закруглиться и уйти.
— Какой налог? Что вы! За крыс — налог? Хо-хо-хо! Такого нет и не может быть…
«А не помешало бы», — подумал Баранов и начал прощаться.
Алина Генриховна ждала их на площадке перед домом. Не сказав ни слова, она сказала очень много, взглянув на Баранова. Он видел, как ей было стыдно за Ветошкина и за себя. А может быть, только за себя…
Павел Павлович, кажется, порозовел еще более. Может быть, этому помогал зеленый фон растений. Но что бы ни помогало — фон, коньяк или солнце, — Баранова не оставляло назойливое слово: «Упырь».
