отражённые, но брезжат.
Как хочется Руфине уйти от самой себя…
19
Николай Олимпиевич и на этот раз оказался добрым волшебником. И в это его появление у Дулесовых им, наверно, руководило не одно сострадание к Руфине, но и другие соображения.
Снова начала прихрамывать семнадцатая линия, от которой зависел ритм сборки малых, но очень нужных токарных станков.
Упадок духовных сил Руфины сказался на её работе. Промахи случались и там, где их невозможно было ожидать. Большинство участников бригады семнадцатой линии составилось из сверстников Руфины. Многие учились с нею в одном классе. Следовательно, в одном классе с младшим Векшегоновым. Серёжа ещё до назначения Руфины бригадиром стремился попасть на отстающую линию. Он постеснялся сказать об этом. А потом, когда там оказалась Руфина, ему не захотелось приходить в её бригаду. И она и другие могли в этом увидеть желание Серёжи встречать Руфину, работать с нею бок о бок. Мало ли как могли истолковать люди…
А вскоре получилось так, что работающие в бригаде сначала меж собой, а потом и на собраниях стали поговаривать о новом бригадире — о Серёже Векшегонове, за которым пойдут все ребята.
Сергей всегда был на хорошем счёту. Особенно теперь, после разлада с Дулесовой, ребятам хотелось его приободрить, поднять и зажечь большим делом.
Николай Олимпиевич решил убить сразу двух зайцев. Он пришёл и сказал Руфине:
— А не взять ли тебе отпуск да не махнуть ли в Москву?
В иных обстоятельствах такое предложение едва ли нашло бы отклик. В Москву? Одной? Зачем? Как и где устроиться?
А сейчас не возникло никаких вопросов. Николай Олимпиевич, прежде чем предложить что-то, всесторонне продумывает и обосновывает сказанное. Так было и на этот раз.
— Ты остановишься у Радугиных. Они будут рады. Они встретят тебя, Руфина.
Семья Радугиных знакома Руфине. Они гостили у Гладышева. Нина — молоденькая жена почтённого Модеста Михайловича Радугина — произвела очень хорошее впечатление на неё. Руфина и Анна Васильевна, сидя в гостях у Николая Олимпиевича, заметили, как Николай Олимпиевич старается обратить внимание Руфины на жену своего друга, словно роняя этим какую-то подсказку или желая оправдать приглашение в этот вечер Лидочки Сперанской.
Хоть и прост Николай Олимпиевич, да не всегда его легко понять. Вот и сегодня есть что-то такое в его заботе о Руфине, а что — не скажешь. Но об этом пусть размышляет мать, а Руфине не до того. Она рада пожить в большой квартире на Новопесчаной улице, увидеть Москву, побывать с Ниной в театрах, в Кремле, в прославленной Третьяковской галерее и… и не видеть ни Алексея, ни его сына, ни Ийю.
— А как же семнадцатая линия? — спросила Руфина.
— О, не беспокойся, друг мой… Была бы линия, а кому вести её, найдётся, — успокоил Николай Олимпиевич. — Решай.
И вопрос был решён. На другой день Руфина получила очередной отпуск. Сборы были недолгими, а проводы и того короче.
За окном вагона бежали сосны и ели. Горы все ниже и ниже. Выемки реже. И наконец последний тоннель. Урал позади.
Теперь позади, кажется, все. И люди, с которыми она в разладе, и улица, по которой стало трудно ходить, и семнадцатая линия, где она не очень прижилась…
А Серёжа был доволен переходом на семнадцатую линию. Она сулила что-то очень хорошее. Серёжа пока ещё не разобрался, в чем заключается радость его новой работы. Да и надо ли разбираться в этом? Какие бы чувства ни руководили им, он во всех случаях постарается оправдать доверие и надежды ребят, с которыми он учился.
В скобках нужно сказать, что в его бригаде появилась девушка по имени Капа. Та самая Капа, которая все ещё хранит бумажную ромашку с подклеенными лепестками.
Многим, и в том числе Николаю Олимпиевичу, кажется, что возвращение Руфины, работа в одной бригаде сдружит её и Серёжу. Но Капа так не думает. У неё свои суждения. Она в бригаде самая юная, а её голос звучит. К нему прислушиваются.
Капа предложила проводить ежедневные итоговые летучки после смены. И это было принято бригадой.
На одной из летучек она сказала очень коротко, но внятно:
— Мы станем линией коммунистического труда вовсе не с того дня, когда нас назовут так другие. Мы станем линией коммунистического труда с той минуты, когда каждый из нас почувствует, что мы стали такой линией. Потому что коммунистический труд в нас. В каждом и во всех вместе.
Серёжа слушал её и думал об Ийе. Думал не только потому, что у Капы с Ийей были схожи голоса. У них были схожи мысли. Наверно, не случайно Капа привязана к Ийе. Наверно, также не случайно Ийя оказывает так много внимания Капе, считая её чуть ли не своей подругой. И это очень подымает авторитет Капы в Сережиных глазах.
20
Маленькому Алёше первое время было трудно разобраться в новой родне. Очень много появилось родни. Легче всего ему было с бабушкой-пра. У неё столько сказок. И однажды была рассказана сказка о Фениксе.
Оказывается, маленького Алёшу, как и его отца, принесла в своём клюве сильная птица Феникс. Пока ещё сказка рассказывалась сокращённо и упрощённо. Она с каждым пересказом будет дополняться новыми подробностями, главную из которых он уже слышал.
Бабушка-пра шепотком сообщила Алёше, что светлая птица Феникс, улетая, наказывала: «Если маленький Алешенька хочет вырасти таким же, как его отец, то он должен быть правдивым, добрым и работящим мальчиком».
Как он мог не хотеть вырасти похожим на папу? Он обязательно будет таким. В этом он был уверен до встречи с ним. Но что значит быть правдивым и добрым, мальчик ещё не понимал. Для этого ему нужно было узнать, что такое ложь и зло. Поэтому прабабке пришлось объяснить пока, что значит быть работящим.
А быть работящим — это значит помогать отцу, матери и обоим пра. Как помогать, Алешенька тоже ещё не знал. А помогать ему хотелось немедленно. Поэтому Степанида Лукинична стала давать своей новой «виноградинке-ненаглядинке, трудовой родовой дедовой косточке» первые поручения. Нитку вдеть в иголку. Налить кошке молочка. Не дать засохнуть старому фикусу и поить его каждое утро кружкой воды.
Не налюбуется Адам Викторович воспитанием Векшегонихи, глядя на мальчугана, выполняющего свои первые трудовые обязанности.
— Как ты только расстанешься с ним, Степанида Лукинична, когда Ийка увезёт его в Сибирь?
Степанида Лукинична ответила шуткой:
— Нынче разлука невелика докука. Сел на «Ту» — и ту-ту-у! Поехали с орехами к маленькому Алешеньке в гости… Так, что ли, шёлковая головушка?
— Да-да! — серьёзно ответил мальчик. — Мы с папой домой тоже на «Ту» полетим.
Домой? Значит, дом у него там, а не здесь?
Адам Викторович задумывается. Сказать легко «сел на „Ту“ — и ту-ту-у»…
— А не дорогонько ли будет на «Ту» летать туда и обратно? Да и годы наши в багаж не сдашь.
— За годы на самолёте денег не берут. Всех по одной цене возят. Ну а если цена окажется не по
