бутылки вино и обе одинаково счастливы, что они здесь и что не должны хотя бы какое-то время думать о нем. Какое трогательное единение, какое взаимопонимание!
Камила смотрит на этих трех молодых людей, к кругу которых она когда-то принадлежала. Она смотрит на них, словно перед ней негатив ее сегодняшней жизни. Погруженная в заботы, она видит перед собой полную беззаботность, привязанная к единственному мужчине, она видит перед собой трех фавнов, являющих бесконечное многообразие мужского племени.
Разговоры фавнов устремлены к очевидной цели: провести с двумя женщинам ночь, ночь впятером. Цель эта иллюзорная, ибо они знают, что муж Камилы здесь, но цель эта настолько заманчива, что они устремлены к ней, несмотря на ее недосягаемость.
Камила знает, к какой они устремлены цели, и отдается этой устремленности тем увлеченнее, что это лишь воображение, лишь игра, лишь искушение грез. Она смеется в ответ на двусмысленные речи, ободряюще шутит с незнакомой собеседницей и была бы непрочь, чтобы этот перерыв в драме длился как можно дольше, чтобы ей еще долго не пришлось видеть свою соперницу и не смотреть правде в глаза.
Еще одна бутылка вина, все веселы, все опьянены, но даже не столько вином, сколько этим странным настроением, этой жаждой продлить мгновение, которое вот-вот улетучится.
Камила чувствует, что под столом к ее ноге прижалась икра режиссера. Она вполне осознает это, но ногу не отставляет. Такое прикосновение устанавливает между ними двусмысленную кокетливую связь, но вместе с тем оно могло возникнуть и случайно и было столь малозначащим, что его не обязательно осознавать. Иными словами, это прикосновение помещено точно на грани невинного и бесстыдного. Камила не хочет перейти эту грань, но она радуется, что может задержаться на ней (на этой тонкой территории нечаянной свободы), и возрадуется еще больше, если эта волшебная линия продвинется дальше — еще к другим словесным намекам и другим прикосновениям и играм. Хранимая двусмысленной невинностью этой передвигающейся черты, она мечтает унестись в необозримое, все дальше и дальше.
Если красота Камилы, слегка раздражающая своей ослепительностью, вынуждает режиссера вести наступление неспешно, с оглядкой, то банальное очарование Ружены позволяет оператору действовать нахрапом и прямолинейно. Он обнимает ее за талию и лапает за грудь.
Камила смотрит на это. Как давно она не видела вблизи чужие непристойные жесты! Она смотрит на мужскую ладонь, которая прикрывает грудь девушки, мнет ее, теребит и гладит сквозь платье. Она смотрит на лицо Ружены, неподвижное, чувственное, покорное, инертное. Рука гладит грудь, время сладостно ускользает, и Камила чувствует, как к ее другой ноге прижалось колено помощника режиссера.
И тогда она говорит:
— Мне хотелось бы прокутить сегодня всю ночь.
— Черт бы побрал твоего трубача! — сказал режиссер.
— Черт бы его побрал! — повторил помощник режиссера.
17
В эту минуту она узнала ее. Да, это именно то лицо, которое подруги показывали ей на фотографии! Она быстро сбросила руку оператора.
— Ты что дурака валяешь! — запротестовал он.
Он снова попытался ее обнять, но снова был отвергнут.
— Вы что себе позволяете! — прикрикнула она на него.
Режиссер и его помощник засмеялись.
— Вы это серьезно? — спросил ее помощник режиссера.
— Конечно серьезно, — ответила она строго. Помощник режиссера, посмотрев на часы, сказал оператору:
— Сейчас ровно шесть. Перелом в ситуации возник потому, что наша приятельница каждый четный час ведет себя пристойно. Поэтому тебе придется подождать до семи.
Снова раздался смех. От унижения Ружена покрылась краской. Она была застигнута врасплох: чужая рука лежала на ее груди. Застигнута тогда, когда с ней делали все, что хотели. Застигнута своей самой главной соперницей в тот момент, когда все смеялись над ней.
Режиссер сказал оператору:
— Пожалуй, тебе надо было попросить девушку в виде исключения считать шестой час нечетным.
— Ты полагаешь, что теоретически возможно считать шесть числом нечетным?
— Да, — изрек режиссер. — Эвклид в своих знаменитых «Началах» говорит об этом буквально вот что: «При некоторых необычных и весьма таинственных обстоятельствах отдельные четные числа ведут себя как нечетные». Я считаю, что мы стоим именно перед лицом таких таинственных обстоятельств.
— Стало быть, Ружена, вы согласны с тем, чтобы мы считали этот шестой час нечетным?
Ружена молчала.
— Ты согласна? — склонился к ней оператор.
— Барышня молчит, — сказал помощник режиссера, — выходит, мы должны решить, считать ли ее молчание знаком согласия или отрицания.
— Проголосуем, — сказал режиссер.
— Правильно, — сказал его помощник. — Кто считает, что Ружена согласна с тем, что шесть в данном случае число нечетное? Камила! Ты голосуешь первая!
— Думаю, что Ружена с этим безусловно согласна! — сказала Камила.
— А ты что, режиссер?
— Я убежден, — сказал режиссер своим мягким голосом, — что барышня Ружена будет считать шесть нечетным числом.
— Оператор слишком заинтересован, поэтому воздерживается от голосования. Я голосую «за», — сказал помощник режиссера. — Таким образом, тремя голосами мы решили, что молчание Ружены означает ее согласие. Из этого следует, что ты, пан оператор, должен не мешкая снова взяться за дело… Оператор, склонившись к Ружене, обнял ее таким манером, что опять коснулся ее груди. Ружена оттолкнула его куда резче прежнего и крикнула:
— Убери свои грязные лапы!
— Ружена, разве он виноват, что вы ему так нравитесь. Мы все были в таком прекрасном настроении… — обронила Камила.
Еще за минуту до этого Ружена была абсолютно пассивна и покорялась ходу вещей — будь что будет, — словно хотела распознать свою судьбу по случайностям, происходившим с ней. Она позволила бы подчинить себя, совратить или подбить на что угодно, лишь бы только это означало выход из тупика, в котором она очутилась.
Однако случайность, к которой Ружена просительно обращала взор, неожиданно оказалась враждебной к ней, и она, униженная перед соперницей и всеми осмеянная, осознала, что у нее лишь единственная надежная опора, единственное утешение и спасение — плод во чреве своем. Вся ее душа (вновь и вновь!) опускалась вниз, вовнутрь, в глубины тела, и она утверждалась в мысли, что с тем, кто спокойно расцветает в ней, она никогда не посмеет разъединиться. В нем — ее тайный козырь, который возносит ее высоко над их смехом и грязными руками. Ей ужасно хотелось сказать им, выкрикнуть им это в лицо, отомстить им за их насмешки, а ей — за ее снисходительную любезность.
Только бы сохранить спокойствие, говорила она себе, опуская руку в сумку за тюбиком. Она вынула его, но тут же почувствовала, как чья-то рука крепко сжала ее запястье.
18
Никто не заметил, как он подошел. Он вдруг оказался здесь, и Ружена, повернув к нему голову,
