— С величайшим трудом, — сказал доктор Шкрета. — У меня в комиссии две бабы, представляющие народовластие; они страшны как война и потому на дух не переносят всех наших посетительниц. А знаете ли вы, кто на свете самые ярые женоненавистники? Женщины. Друзья мои, ни один мужчина, даже пан Клима, которому уже две женщины пришили свою беременность, не испытывает к ним такой ненависти, какую испытывают они к себе подобным. Как вы думаете, ради чего женщины вообще домогаются нас? Ради того лишь, чтобы уязвить и унизить своих сотоварок. Создатель вложил в сердца женщин ненависть к другим женщинам, ибо хотел, чтобы род людской размножался.
— Я постараюсь немедля простить вам ваши слова, — сказал Бертлеф, так как хочу вернуться к делу нашего друга. В этой комиссии как-никак ваше слово решающее, и эти страшные бабы примут вашу сторону.
— Да, там мое слово решающее, но я все равно хочу бросить это занятие. Оно не приносит мне ни гроша. Маэстро, сколько вы зарабатываете за один концерт?
Сумма, названная Климой, явно произвела на доктора Шкрету впечатление.
— Нередко прихожу к мысли, что я мог бы подрабатывать музыкой, сказал он. — Я вполне сносно играю на барабане.
— Вы играете на барабане? — с подчеркнутой заинтересованностью спросил трубач.
— Да, — сказал доктор Шкрета. — У нас в клубе рояль и барабан. В свободное время я играю на барабане.
— Великолепно, — воскликнул трубач, благодарный за возможность польстить главному врачу.
— Но у меня здесь нет партнеров, чтобы организовать настоящий оркестр. Разве что аптекарь довольно прилично играет на рояле. Раз-другой мы пробовали сыграться. Знаете что? — задумался он. — Когда Ружена придет на комиссию…
— О, только бы пришла! — вздохнул Клима. Доктор Шкрета махнул рукой:
— Туда все с радостью приходят. Но на комиссии требуется и присутствие отца, так что вам придется явиться вместе с ней. А чтобы вам не приезжать сюда только ради этакой ерунды, вы могли бы приехать накануне, и мы вечером дали бы концерт. Труба, рояль, барабан. Tres faciunt orchestrum[1]. Если на афише будет ваше имя, аншлаг обеспечен. Как вы к этому относитесь?
Клима всегда был даже слишком требователен к профессиональному совершенству своих выступлений, и предложение главного врача еще вчера показалось бы ему просто-напросто абсурдным. Сегодня же его не волновало ничего, кроме чрева одной-единственной медсестры, и потому на вопрос главного врача он ответил учтивым восторгом:
— Это было бы великолепно!
— В самом деле? Вы за?
— Разумеется.
— А что вы думаете по этому поводу? — обратился Шкрета к Бертлефу.
— Что это замечательная идея. Не представляю, однако, как за неполных два дня вы успеете подготовиться.
Вместо ответа Шкрета встал и подошел к телефону. Набрал какой-то номер, но там никто не отозвался.
— Самое главное — немедленно сделать афиши, но наша секретарша, должно быть, обедает, — сказал он. — Освободить зал проще простого. Общество народного образования организует там в четверг лекцию по борьбе с алкоголизмом, которую должен прочесть мой коллега. Он будет счастлив, если я попрошу его сказаться больным и отменить ее. А вам придется приехать уже в четверг в полдень, чтобы нам немного порепетировать и посмотреть, как у нас получается. Или это не обязательно?
— Нет, нет, — сказал Клима. — Обязательно. Перед концертом надо немного сыграться.
— Я тоже так считаю, — согласился Шкрета. — Мы выбрали бы самый эффектный репертуар. Я отлично исполняю на барабане «Сент-Луис Блюз» и «Святые маршируют». У меня подготовлено и несколько сольных номеров, любопытно, что вы на это скажете. Кстати, что вы делаете сегодня после обеда? Не хотите ли попробовать?
— К сожалению, сегодня после обеда мне предстоит уговаривать Ружену пойти на кюретаж.
Шкрета махнул рукой:
— Плюньте на это. Она пойдет на это и без уговоров.
— Пан главный врач, — просительно сказал Клима, — лучше в четверг.
— Я тоже думаю, что вам лучше подождать до четверга, — поддержал трубача Бертлеф. — Наш друг сегодня, пожалуй, не в силах сосредоточиться. Кроме того, по-моему, он не взял с собой трубы.
— И в самом деле, — согласился Шкрета и повел приятелей в ресторан напротив. Однако на улице их догнала медсестра Шкреты и настойчиво стала просить пана главного врача вернуться в кабинет. Доктор Шкрета извинился перед приятелями и послушно поплелся вслед за сестрой к своим бесплодным пациенткам.
7
В свою маленькую комнатушку в доме Маркса Ружена переехала примерно полгода назад от своих родителей, проживавших в недалеком поселке. Она надеялась, что самостоятельное житье сулит ей невесть какие радости, но за это время поняла, что комнатушкой и свободой пользуется не столь успешно и разнообразно, как мечталось ей прежде.
Вернувшись с работы после трех часов дня, она была неприятно поражена тем, что дома ее ждет, развалившись на диване, отец. Его приход был некстати: она хотела сосредоточенно заняться своим туалетом, причесаться и тщательно выбрать то, что наденет.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она его раздраженно, досадуя на привратника, который знал ее отца и готов был когда угодно в ее отсутствие открыть ему комнату.
— Выпала свободная минута, — сказал отец. — Сегодня у нас здесь учения.
Ее отец был членом добровольной дружины общественного порядка. Врачи посмеивались над стариками, которые с повязками на рукавах важно расхаживали по улицам, и поэтому Ружена стыдилась отцовской деятельности.
— Охота тебе, — проворчала она.
— Скажи спасибо, что твой папка никогда не бездельничал и не собирается бездельничать. Мы, пенсионеры, еще покажем вам, молодым, на что горазды!
Ружена решила дать отцу высказаться, а самой тем временем продуманно выбрать платье. Она открыла шкаф.
— Хотелось бы знать, на что вы горазды, — сказала она.
— На многое. Это курорт мирового значения, девочка. А как все тут выглядит! Детвора носится по газонам!
— О, Господи! — выдохнула Ружена, роясь в платьях. Ни одно из них ей не нравилось.
— Если б только детвора, а то собак тьма! Национальный комитет давно постановил, чтоб собак водили на поводке и в наморднике! Да здесь никому дела до этого нет, каждый чудит, как хочет. Ты только погляди, что там в парке!
Ружена вынула одно платье и стала раздеваться за полуоткрытой дверцей шкафа.
— Все обоссали! Даже песок на детской площадке! А теперь представь, что какой-нибудь ребенок играючи выронит в этот песок намазанный ломоть хлеба. А потом удивляешься, откуда столько болезней! Ты погляди-ка!
Отец подошел к окну:
— Только в эту минуту там свободно бегают четыре собаки.
Ружена вышла из-за дверцы шкафа и посмотрела на себя в зеркало. Но дома у нее было только маленькое стенное зеркало, в котором она видела себя едва ли до пояса.
— Это тебя вроде не волнует, так, что ли? — спросил отец.
— Почему же, волнует, — сказала Ружена, чуть отступая на цыпочках от зеркала, чтобы рассмотреть,
