В то время как Панин говорил все это, Кутайсов закончил туалет великого князя.
Павел встал, подошел к Панину к возволнованно посмотрел в честное, серьезное лицо своего воспитателя.
– Ты кончил? – спросил Павел камердинера. – Тогда уходи вон!
Иван повиновался не без явного неудовольствия. Как только дверь закрылась за ним, выражение лица Панина сразу изменилось.
– Ваше высочество, – сказал он с заискивающей ласковостью, которую трудно было предположить в нем, – мне очень хотелось сказать вам одно словечко, но меня связывало присутствие этого отвратительного субъекта. Поверьте, что я многое сказал бы совершенно иначе, если бы не имел оснований предполагать, что этот Кутайсов – просто шпион императрицы. Очень хорошо пускать таких людей по ложным следам...
Павел с испуганным изумлением посмотрел на Панина и воскликнул:
– Что вы говорите, граф? Кутайсов – шпион?
– Оставим это, – ответил Панин, – не будем останавливаться на точных определениях. Здесь, в Петербурге, где царит единственная самодержавная воля, нс знающая границ и пределов, каждый может оказаться шпионом...
У великого князя вырвался легкий крик. Панин продолжал:
– Я предвижу, что сегодняшний день будет чреват последствиями. Вашему высочеству предстоит вступить в новую эпоху своей жизни. Выбрав себе невесту и вступив в брак, выше высочество становитесь совершеннолетним, получите собственный придворный штат. Вам предстоит стать влиятельной политической личностью, которая – я надеюсь на это! – будет проводить в жизнь свою собственную политическую систему. До сих пор я гордился, что мог называть ваше высочество своим воспитанником и учеником, а теперь я молю небо, чтобы мне дано было дожить до новой эры, той, которая в моих мыслях неразрывно связана с личностью вашего высочества. И – простите ваше высочество! – я прошу в то же время, чтобы эта эра наступила поскорее. Поверьте старому, поседевшему в трудах государственному человеку: жизнь быстрее изменяется в формах, чем государственная система. Поэтому даже самая лучшая политическая система способна устареть, раз она применяется слишком долго. Развитие всей жизни государства способно задержаться, если система управления не соответствует духу времени. Я могу смело и открыто сказать, что мы отстали теперь. Значит, вся надежда России на ваше высочество!
Павел продолжал мрачно и задумчиво ходить по комнате взад и вперед в такт речи Панина. Тот подошел к нему и продолжал еле слышно шептать на ухо:
– Великий князь, отечество с доверием и надеждой взирает на вас! Ведь престол по праву принадлежит вам с самого момента таинственной кончины вашего державного батюшки. В данный момент он занят слишком близким вашему высочеству человеком, чтобы говорить о правах.
Но ведь вообще ваше право не потеряно, а только отсрочено вступление его в силу...
– Бога ради, граф! – почти с отчаянием воскликнул Павел, – не будем говорить об этих вещах! Я не могу говорить об этом!
Великий князь был бледен и казался взволнованным до глубины души. Он то смотрел с тревогой и ужасом на графа Панина, как бы умоляя его не продожать, то посматривал с беспокойством на ковровую дверь, за которой должна была находиться свидетельница всего этого опасного разговора.
– Не бойтесь ничего! – твердо сказал ему граф. – Имейте доверие ко мне, в России найдется немало людей, которые готовы будут пожертвовать своей жизнью за счастье вашего высочества. Мной вы можете располагать, как самым верным и преданным слугой вашим.
Сколько уж лет я только и думаю о том моменте, когда можно будет образовать партию великого князя Павла.
Эта партия теперь уже имеется налицо, у нее существует своя программа, она только ждет того решительного момента, когда вашему высочеству будет угодно вступить в командование ею!
Теперь Павел уже не ходил, а бегал от волнения по комнате. Время от времени его глаза сыпали целые потоки молний на графа, который стоял перед ним в почтительной позе. Наконец он ответил:
– Лучше не будем говорить, милый граф, ничего такого, что могло бы очень ке понравиться моей августейшей матери и государыне. Ее величество изволит благополучно здравствовать, и я, как почтительный сын и первый подданный государства могу только молить Бога о продлении ее дней. Поверьте, граф, я хочу только одного: быть в состоянии всегда оставаться покорным сыном... Не пора ли нам отправиться в покои императрицы? Ваше сиятельство говорили прежде, что в моем распоряжении всего каких-нибудь полчаса, и, по-моему, этот срок давно истек!
Панин хитро улыбнулся и поклонился наследнику самым почтительнейшим на свете поклоном.
– Я понимаю, ваше высочество! Вы знаете меня, старика, только как строгого воспитателя, но еще придет время узнать меня как следует со всех сторон! Вы совершенно правы: переход был слишком неожидан и резок. Но я уже имел честь объяснить вашему высочеству, чем был вызван мой предыдущий тон... Оставим это и займемся более радостным разговором... ну, хотя бы о госпоже Чарновской!
– О Чарновской? – удивленно переспросил Павел. – Но... почему?
– Да, да, о госпоже Чарновской, – весело повторил Панин. – Только не гневайтесь на старика, ваше высочество; как истинный педант, я должен сначала взглянуть на часы.
– При чем здесь часы? – почти в бешенстве крикнул Павел.
– Ваше высочество изволили заметить, что по всей вероятности у нас нет времени медлить долее и что срок явиться к ее величеству давно истек. Но, представьте, ваше высочество, какое дело: оказывается, я совершенно непонятным образом ошибся, и в нашем распоряжении имеется еще добрых полчаса, которые вы можете употребить по своему желанию. Вот увидите, что я не из тех, кто вкладывает палки в колеса – и, сказав это, хитрый царедворец указал рукой на ковровую дверь, из чего можно было видеть, что граф с самого начала был посвящен в тайну ожидаемого свидания.
Но он с улыбкой сообщника подмигнул великому князю и сделал жест, который говорил, что его величеству предоставляется полная свобода действий.
– Но, значит, вы... знаете...
– Сначала я намеревался не допустить этого свидания. В силу своих обязанностей я должен быть всегда в курсе всего, что здесь происходит. Поэтому я не мог не знать, с какой стати эта пройдоха Кутайсов, готовый в любой момент на любую интригу, запрятал сюда красавицупольку. Но потом я решил убедить вас, ваше высочество, насколько серьезно я готов предоставить себя в ваше полное распоряжение. Партия великого князя Павла находит во мне такого ревностного приверженца, что как в великом, так и в малом я готов поставить все на карту, чтобы служить своему царственному господину!
Сказав это, Панин с грацией прирожденного аристократа подошел к ковровой двери и открыл ее, нажав на секретную пружинку, тайна которой ему была отлично известна.
Из потайной двери показалась грациозная женская фигурка, сверкавшая ослепительной красотой. Панин отступил назад, подошел к великому князю и шепнул ему на ухо:
– Теперь, ваше высочество, вы можете воспользоваться остающимся временем, чтобы обо всем пе переговорить с госпожой Чарновской. Но осмелюсь обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Вы только что изволили сказать, что желаете одного, а именно быть всегда покорным сыном. Оставляю вас в надежде, что вы и во время свидания с Чарновской не измените этой покорности, потому что вы должны понять, чем руководствовалась ее величество, запрещая вам видеться. Прошлое кончено, ваше высочество, кончено навсегда: не пытайтесь переживать его вновь!
Сказав это, Панин изысканно поклонился наследнику и скрылся в дверях. В тот же момент Софья с радостным восклицанием бросилась к великому князю, упала на землю около его ног и страстно обхватила его колена.
– Встань, Соня, пожалуйста, встань! Ну, какая ты!..
Да полно, Соня! – смущенно пробормотал Павел, стараясь поднять польку.
Но она во что бы то ни стало хотела оставаться в прежней униженной позе. Первый момент высшей радости сейчас же сменился приступом горя, и слезы бурными потоками текли из ее прекрасных глазок.
– Нас разлучают, Павел! – рыдая вскрикнула она, полуприподнимаясь и страстно обвивая его шею белыми, выхоленными руками. – Какая непонятная жестокость!
