выпил воду, которую взял с собой, затем наполнил фляжку в ближайшем ручье. Безусловно, отец правильно говорил, что овцы испражнялись в ручьи, но я был уверен — у меня был иммунитет на все, чем я мог бы заразиться от воды из ручьев, я его приобрел за годы строительства плотин. Я выпил больше, чем хотел и вернулся на свой наблюдательный пункт. Вдали на траве лежали неподвижные овцы. Даже чаек не было видно, только мухи летали. Со свалки по-прежнему поднимался дымок, еще одна струйка темно-голубого дыма поднималась в лесопосадках на холмах, дым был на краю вырубки, где рубили деревья для изготовления бумаги на фабрике, которая была на берегу залива. Я попробовал услышать жужжание пил, но не смог.
Я водил биноклем, наблюдая за югом, когда увидел моего отца. Я перевел бинокль, потом рванул его обратно. Отец исчез, появился опять. Он был на тропинке, он направлялся в город. Я посмотрел на место, где был Прыжок и увидел, как отец взбирался по склону дюны, на котором я гонял на велосипеде, я увидел отца, когда он был на гребне Прыжка. Я видел, как он споткнулся незадолго до вершины дюны, но не упал и пошел дальше. Его шляпа исчезла за дальним склоном дюны. Я подумал, что отец шатался как пьяный.
Я опустил бинокль и потер подбородок, который слегка чесался. Очень необычно. Отец не сказал о намерении пойти в город. Мне было интересно, почему он туда идет.
Я сбежал с дюны, перепрыгнул через ручей и быстро пошел к дому. Когда я вошел в заднюю дверь, я почувствовал запах виски. Я подсчитал, как давно мы ужинали и когда уехала миссис Клэмп. Это было около часа, полтора часа назад. Я прошел на кухню, где запах виски был сильнее, на столе лежала пустая бутылка 0,25 литра, а стакан стоял сбоку от нее. Я заглянул в раковину, ожидая найти там второй стакан, но там были только грязные тарелки. Я нахмурился.
Это было непохоже на моего отца: оставить немытую посуду. Я поднял бутылку из-под виски и попытался найти на этикетке отметку, сделанную шариковой ручкой с черным стержнем, но отметки не было. Это могло означать: бутылка была открыта только что. Я покачал головой, вытер лоб полотенцем для посуды. Я снял жилетку и повесил ее на спинку стула.
Я вышел в холл. Как только я посмотрел на лестницу, я увидел телефонную трубку, лежавшую не на, а около аппарата. Я быстро подошел к ней. Поднял. Звук был странный. Я положил трубку на аппарат, подождал несколько секунд, опять поднял и услышал обычные гудки. Я бросил трубку и взбежал по лестнице к кабинету, повернул ручку и налег на нее всем телом. Ручка не шелохнулась.
“Черт”, — сказал я. Я мог предположить, что случилось, и надеялся, отец оставил дверь кабинета незапертой. Должно быть, звонил Эрик. Отец поднял трубку, был шокирован, напился. Вероятно, он пошел в город за добавкой: в магазин за бутылкой или — я посмотрел на свои часы — в этот ли уик-энд открывалась забегаловка “Роб Рой”? Я покачал головой — неважно. Звонил Эрик. Мой отец был пьян. Он ушел в город за выпивкой или встретиться с Диггсом. Или Эрик назначил ему встречу. Нет, вряд ли, Эрик сначала нашел бы меня.
Я взбежал по лестнице, поднялся на горячий чердак, открыл окно, смотревшее на большую землю и изучил в бинокль подходы к острову. Спустился, замкнул дом, пробежал к мосту и по тропинке к высоким дюнам. Все было как обычно. Я остановился на месте, где в последний раз видел моего отца, он был на гребне дюны, идущей к Прыжку. Я почесал лобок в недоумении, раздумывая над наилучшим планом действий. Я чувствовал, что поступаю неправильно, уходя с острова, но у меня было подозрение: главные события произойдут в городе или около него. Я подумал, не позвонить ли Джеми, но он был не в состоянии долго шататься вокруг Портнейла, разыскивая моего отца или нюхая воздух в поисках запаха горелых собак.
Я сел на тропинке и попытался думать. Какой будет следующий ход Эрика? Он может подождать до ночи и подойти к дому (я был уверен, он подойдет к нему, он бы не прошел весь путь, а потом повернул обратно в последний момент, не так ли?) или он достаточно рискнул, когда позвонил и решил, что ничего не потеряет, если прямо сейчас направится к дому. Но с тем же успехом он мог бы придти вчера, что его задержало? У него был план. Или я слишком резко с ним говорил. Почему я положил трубку? Идиот! Может, он собирался сдаться или повернуть обратно! Ведь я оттолкнул его, я, его родной брат!
Я сердито потряс головой и встал. Все эти размышления не привели меня ни к каким выводам. Мне пришлось предположить: Эрик собирался со мной связаться. Значит, я должен вернуться домой, куда он либо позвонит, либо придет раньше или позже. К тому же дом был центром моей силы, а также место, которое я должен защищать. Решив так, с легким сердцем и конкретным планом — если это и был план бездействия — я повернул в сторону дома и побежал обратно.
Пока меня не было, в доме стало еще более душно. Я плюхнулся на стул на кухне, потом встал вымыть стакан и убрать бутылку из-под виски. Я долго пил апельсиновый сок, наполнил кувшин соком со льдом, взял пару яблок, половину булки хлеба, сыр и перенес все на чердак. Я взял стул, который обычно стоял около Фабрики и поставил его на платформу, сложенную из древних энциклопедий; открыл окно с видом на большую землю и сделал подушку из старых, выцветших штор. Сел на мой маленький трон и стал смотреть в бинокль. Через несколько минут я достал старое — бакелит-и-катодные-лампы — радио из ящика с игрушками и включил его во вторую розетку через переходник. Я нашел третий канал, там передавали оперу Вагнера, прямо под настроение, подумал я. Я вернулся к окну.
В нескольких местах в облачном покрывале появились дырки, облака медленно двигались, участки ландшафта вдруг оказывались залиты ярким, ослепительным светом солнца. Иногда свет затапливал дом, я наблюдал, как тень от моего сарая медленно двигалась по кругу, день перешел в вечер, и солнце двигалось за рваными облаками. Немного выше старой части города солнце отражалось от окон новых домов, которые стояли среди деревьев. Постепенно один ряд окон прекращал отражать свет, другие ряды начинали, кое-где сплошной ряд прерывался случайными дырами открытых или закрытых окон, или машинами, движущимися по улице. Я выпил сока, подержал кубики льда во рту, а горячее дыхание дома мягко колыхалось вокруг меня. Я продолжал равномерно водить биноклем, забираясь как можно дальше на север и на юг, стараясь не выпасть при этом из окна. Опера закончилась, за ней передавали ужасную современную музыку, звучавшую как еретик-на-дыбе и горящая-собака, я не выключил радио, чтобы не дать себе уснуть.
Сразу после половины седьмого зазвонил телефон. Я вскочил со стула, нырнул в проем двери с чердака и скатился по лестнице, сорвал трубку и поднял ее ко рту одним плавным движением. Я был счастлив из-за своей сегодняшней прекрасной координации и спокойно сказал:
— Да?
— Франц? — сказал голос моего отца, медленный и нечеткий. — Франц, этта тыы?
Я почувствовал, как презрение просачивается в мой голос:
— Да, папа, это я. Что тебе нужно?
— …в городе, сынок, — тихо сказал он, как будто собирался заплакать. Я услышал, как он глубоко вздохнул. — Франц, знаешь, я всег-гда любил тебя…звоню…я…звоню…приходи… приходи сюда, сынок. Они поймали Эрика, сынок.
Я замер. Я уставился на обои над столиком в углу площадки, на котором стоял телефон. На обоях был узор из листьев, зеленый на белом с чем-то вроде сетки для вьюнков, просвечивающей кое-где сквозь зеленое. Обои были приклеены слегка косо. Я никогда не намечал эти обои, ни разу за все годы, в течение которых я разговаривал по телефону. Ужасно. Отец сглупил, когда их купил.
— Франц, — он откашлялся. — Франц, сынок? — сказал он почти отчетливо, потом опять. — Франц, тыы там? Скаж-жи что-то, сынок. Я…Скажи…Я ск-казал, они поймали Эрика.
— Я слышал. Уже иду. Где мы с тобой встретимся, в полиции?
— Нет, нет, сынок. Нет, встр…встретимся около…около библиотеки. Ага, библиотеки.
—
— Ну, я пошел, сын. Потор-ропись, э? — было слышно, как он пытался повесить трубку, потом телефон отключился.
Я медленно положил трубку, чувствуя нечто острое в легких, это было ощущение стального осколка, который двигался с грохотом сердца и головокружением.
Постояв немного, я поднялся на чердак выключить радио и закрыть окно. Я вдруг понял: мои ноги
