причуд нуворишей и уехал в Париж.
Там Кир первым делом направился в Лувр и долго стоял перед подлинником, убеждаясь в том, что некоторые его копии были шедеврами. Если бы не несколько сантиметров, которые он всегда добавлял к размеру оригинала, иллюзия подобия была бы совершенной. Никому другому, включая заказчика, эта разница, естественно, не была заметна, но Кира она надежно защищала от криминального следа.
Подмигнув напоследок опостылевшей ему итальянке, Кир вышел из зала. Он не мог с уверенностью сказать, что она не сделала того же. По крайней мере, за его спиной один из посетителей вдруг потрясенно ахнул. Хотя, возможно, он просто от всей души восхитился трансцендентной красотой самой знаменитой матроны Возрождения…
Улетев в воспоминаниях в дальние дали и прошлые времена, Кир внезапно получил крепкий удар в спину. Он обернулся. Неподалеку дети играли в снежки, один из мальчишек промахнулся и попал в него. Парень поднял в извиняющем жесте руки и… тут же получил в физиономию крепкий белый комок от кого-то слева. Кир посмеялся, кое-как сбил снег со спины и пошел навстречу скулящей от нетерпения собачке, топтавшейся неподалеку от подъезда.
Совсем недавно здесь же, во дворе, с ним случилась совсем другая история. Поздно ночью он не спеша возвращался домой. Вдруг почувствовал чье-то присутствие, покосился за спину… И правда, за ним по тропинке, держась кустов, пробиралась небольшая группа – горбатые спины, руки в карманах, вжатые в плечи шары голов. Непонятно, чем привлек их внимание Кир, в темноте в своем расхристанном пальто напоминавший бродягу. Рассчитывать на наживу, глядя на такого, как он, было бессмысленно, однако преследование уже началось. Кир ссутулился больше обычного и заковылял по тропинке, бормоча что-то себе под нос и грозя пальцем выскользнувшей из-за черного облака луне. Было бы наивно пытаться вызвать этим сочувствие к преклонному возрасту, – юные подонки и с умирающего сняли бы золотишко, но он играл в свою игру: дождался, пока его нагонят и окликнут, весело отказался делиться деньгами или сигаретами, пальто, однако, снял, подчинившись требованию. Кир не ходил в спортивные залы, не качал мышцы и не отрабатывал технику сокрушительных ударов. Но он так ненавидел эту тупую темную мразь, с наступлением сумерек вылезающую из своих заплеванных углов, что бил от души. Вскоре три сучонка, поскуливая, уползли в сторону школьного пустыря, а четвертый, едва выпутавшись из наброшенного на его голову пальто, потрусил вдоль забора, подвывая и прижимая к груди сломанную руку.
Кир подобрал и встряхнул свою одежду, оттер снегом перепачканные чужой кровью руки и направился в районный травмпункт. Его расчет оказался верен. Меньше, чем через полчаса помятая команда притащила туда своего матерящегося от боли вожака. Старый приятель Кира хирург Всеволод Антонович осматривал повреждения прыщавого урода по имени Артемчик, медбрат Петька заполнял карту, а Кир стоял в укромном месте за дверью и слушал. Когда все было закончено, и убогая свита вывела своего плебейского генерала с гипсовым коконом на перевязи во двор, там уже ждал наряд милиции.
Пока Всеволод Антонович и Петька обрабатывали ссадины на руках Кира и обсуждали времена и нравы, уже занялся серенький рассвет. Врачи выбросили использованные шприцы и ампулы, сложили в раковину чашки из-под кофе, дождались сменщиков и разошлись. Кир попрощался с приятелями и направился домой.
Но в этот зимний вечер снежок, попавший в спину, был его единственным приключением во дворе. Кочка доела колбасу – его гостинец – и, облизываясь, с восторгом поглядывала на своего друга. Тот тоже с удовольствием смотрел на собачонку, похожую на черно-белую коровку. Потом Кир проворчал что-то, поправил ей ошейник и направился к подъезду. Там они по-своему попрощались и разошлись. Хлопнула входная дверь, загудел лифт, увозя художника в его неведомый мир, а Кочка растворилась в темноте в поисках теплого и спокойного угла для сегодняшней ночевки.
Кир учуял запах еды еще на лестнице. Настасьину стряпню невозможно было перепутать ни с кулинарными опытами тетки Любы с третьего этажа, ни с яствами еврейского азербайджанца Эльмана Львовича из квартиры напротив. Кир всегда при встрече тщетно вымогал у него кусок кошерной шаурмы, но хитрющий повар только хихикал, потирал свои мягкие ручки, сверкал агатовыми миндалевидными глазами и все приговаривал: «Ой, бандит, не могу… Ой, бандит…»
Кир, совсем как Кочка, с удовольствием повел носом: суп-харчо или что-то вроде того…
– Ну-ка, и что это у нас сегодня на ужин? – загудел он, закрывая на все замки входную дверь.
– Суп-харчо, Кир Александрович, – весело отозвалась из кухни Настасья.
Кир довольно потер ладони, сбросил шапку, шарф, пальто, ботинки и носки и, как был, босиком, зашагал по скрипящему под его ногами паркету в сторону сгущавшихся ароматов. Просунул голову в кухню.
– Привет, Настасья! – гаркнул он. – О, да у тебя платье новое?
Настя, молодая девица с аппетитными формами и вечным румянцем на свежем и улыбчивом лице, хоть и ждала его появления, все-таки взвизгнула от страха.
– Ой! Ну напугали! – она отвернулась к раковине, то ли осуждая Кира, то ли показывая, как ловко сидит новое платье. – А что? Нравится?
Кир хотел ответить, но отвлекся, наблюдая за тем, как она встряхивает маленькие алые помидоры в дуршлаге и обдает их сначала горячей, а затем ледяной водой.
– Ну ты даешь, Настасья, – Кир с уважением покачал головой, – прямо Иоанн Грозный. Он так своих бояр казнил: сначала обварит, а потом – в холодную воду. С них кожа-то, как с твоих помидоров, и сходила.
– Ой, ну вас, – махнула в его сторону Настя, – вечно такое скажете, что потом есть не захочется.
– Нет уж, дорогуша. С этим ты давай-ка не тяни. Такой запах, у меня желудок прямо воркует.
– Ничего, подождете, – Настя сверкнула улыбкой и вернулась к своим кастрюлькам, – а то, ишь, хулиганить…
Кир, тоже улыбаясь, вышел в коридор. Настя нравилась ему. Молодая, здоровая, сильная, симпатичная и смешливая девица, сначала она приходила два раза в неделю – убрать и приготовить. Потом визиты как-то сами собой участились, а когда Кир понял, что Настасья каждый божий день тащит с другого конца города свои голубцы и сырники в дешевых эмалированных кастрюльках, а поздно вечером с улыбкой отправляется городскими лабиринтами в обратный путь, взял ключи и прошелся по квартире. Квартира, к слову сказать, была каких поискать. Здесь все сошлось: и тихий угол старого города, и дом, ровесник революций, и семья, наследница веков, которая жила в этих стенах, рожая одних, провожая на тот свет других и, кроме обоев, почти ничего не меняя в обстановке. Здесь в ящиках шкафов еще можно было найти крючки от корсажей, в коридоре вперемешку с зонтами стояли потертые хлысты, а среди квитанций желтел рецепт морфия на гербовой бумаге.
Кир, с раннего детства живя в этих стенах, сам стал гением места – ему всегда удавалось любое, даже самое убогое пространство превратить в мир, наполненный неслучайными вещами и смыслами. В комнате, которую он выбрал для Насти, стены были выкрашены в мягкий кобальтовый цвет, а окно задрапировано холщовыми шторами всех оттенков серого. Высокую кровать венчало тяжелое резное изголовье. А обычный с виду шарик лампы под потолком щелчком выключателя превращался в серебристую Луну светящимися каналами и кратерами. Темный старый паркет скрипел под ногами, навевая мысли о тайниках и кладах.
– Ну, что, Анастасия, останешься? – спросил однажды Кир, проходя к окну и отдергивая шторы, за которыми открылся вид на крыши старой Москвы. – Мать у тебя, я знаю, умерла, живешь ты с теткой, сын ее, Павлик, мальчик хороший, добрый – особенно на расстоянии. Останешься у меня, делать будешь все то же самое, что и раньше – убирать, готовить, помогать по хозяйству. О деньгах мы с тобой договоримся. Вот только приставать я к тебе, прости, не буду. Девица ты красивая, но извини, или живем вместе, или романим, – подмигнул он зардевшейся Насте. – У меня и без тебя забот невпроворот. Так что ты сегодня оставайся на проверку, переночуй, проснешься – подумаешь, наутро позавтракаем и решим, удобно тебе здесь или нет лучшего места на земле, чем ваша двушка в Выхино. Полотенца в ванной, телевизор в гостиной. Желаю приятного вечера, – Кир закончил и направился к выходу.
Настя кивнула, дождалась, пока за Киром закроется дверь, и с тихим визгом бросилась на самую прекрасную в мире кровать. И несмотря на то, что много воды утекло с тех пор, она ни разу не пожалела о том своем мгновенном и таком счастливом решении.
– Надо же… – пробормотал Кир, шагая по коридору. – Какие платья носит. Спереди вырез, сзади по
