осторожно обошла кучу железных скоб, перешагнула через ящик с инструментами, отцепила рукав от колеса висящего на стене велосипеда и протиснулась на кухню.
Яшка уже сидел за столом. Катька, стоя рядом, накладывала ему солянку.
– Хватит или нет? Ну знаешь – не тебе одному варила! Ну как, Нинк?
– Никак, – взглянув на Яшку, сказала я.
– Нет ее у хахаля? – Тетя Маша повернула от плиты красное, распаренное лицо. – Вот горе-то какое, а… Мамаше так и не сказали?
– Боюсь говорить, тетя Маша. У Ванды мама с нервами.
– Вот и рожай вас после этого! – Мама-шеф с сердцем припечатала крышкой бурлящую кастрюлю. – С одной девчонкой – и то покоя нет, а я со всей своей оравой? Ни одной ночи спокойно не спала! Всю жизнь дрожишь – морду набьют, сифилис схватят где-нибудь, в тюрьму сядут… Участковый уже как к себе домой ходит! Только успевай дурочкой прикидываться: «Все дома спали, нигде не болтались, ни с какими азерами на барахолке не резались!»
– Да кто с ними резался, мать? – с набитым ртом возмущается Яшка. – Они сами поперли, как на кассу! Понаехало черноты всякой в Москву – у местных хлеб отбирают… Мне твоя милиция еще спасибо должна сказать!
– Ты, Яков, вообще молчи! Ты жениться думаешь или нет?
– Уй, ма-а-ать…
– У меня в твои годы уже четверо было! – неистовствовала тетя Маша. – И Катерина на выход готовилась! О матери вы думать будете, голоштанники? Отдохну я от вас когда-нибудь или нет? Вырастила, откормила, воспитала – дальше все, дальше пусть жены с ума сходят, а мне уже хватит! И так сколько лет трясусь, что передачи носить придется!
И вдруг гневный взгляд Мамы-шефа смягчился. Отойдя от плиты, она жалобно посмотрела на дочь.
– Катерина, а ты погоди, ладно? Не ходи замуж подольше, с этой глупостью всегда успеешь. Как же я без тебя-то?..
– Не пойду вообще, – без улыбки сказала Катька, очищая большую луковицу. – Дармоеда себе на шею заводить – спасибочки.
Из прихожей появился взлохмаченный Гришка. Смахнув с головы опилки и мельком поздоровавшись со мной, он подсел к брату. Они обменялись несколькими фразами, и Яшка повернул ко мне разочарованную физиономию.
– Ничего.
– Ей-богу, всю Новослободку облазил. – Гришка вытащил из кармана помятую фотографию Ванды и вернул ее брату. – Никто ее не видал, никаких пленок-карточек она не отдавала и не брала. Бес, а меня в двух местах за опера приняли!
– Да иди ты! – усомнился Яшка.
– Вот и я им говорю – неужели похож? Кто вас сейчас разберет, говорят. – Гришка хохотнул, почесал грудь под измазанной тельняшкой и полез через стол за сковородкой. Яшка, подумав, спросил:
– Серега с Коляном не пришли?
Гришка не успел ответить: в прихожей грохнула дверь. Через минуту в кухню ввалились еще двое Бесов – близнецы Колька и Сережка. Увидев сидящего за столом старшего брата, они пожали плечами. Их кислые физиономии говорили сами за себя.
– Глухо.
– Да вы хорошо спрашивали-то? – Яшка помрачнел на глазах. Было видно, что на барахолку у него были особые надежды. – Не может быть, чтоб никто ничего не знал! Где-то же она ширево брала? У дяди лысого, что ли?
– Зуб даем, Васильич, – один из двойняшек виновато поскреб буйную шевелюру. – Всех обошли.
– И у Мустафы были? – не мог успокоиться Яшка. – И у Прохора?
– Да говорю ж тебе…
– «Говорю-говорю»… Завтра сам пойду. Толку от вас… – Яшка, насупившись, уставился в тарелку. Серега с Коляном, переглянувшись, сочли за лучшее промолчать. Тетя Маша расстроенно погладила старшего сына по плечу.
– Яшенька, да ты погоди переживать-то, найдется еще она… Катька! Катерина! Что там с борщом? Будешь ты этих уголовников кормить или нет?
«Уголовники» помалкивали, косясь на сумрачное лицо старшего брата. Все вместе они до смешного напоминали шайку разбойников, озабоченных настроением непредсказуемого атамана. Атмосферы не разрядили даже огромные тарелки с борщом, выставленные Катькой на стол. Мама-шеф, вздыхая, пошла в прихожую и притащила оттуда Василия Петровича, коего насильно усадила во главу стола:
– Поешь, Петрович, – потом будешь хоть до ночи молотком долбить. И так уже прозрачный стал!
Василий Петрович, которому за всю совместную жизнь в голову не приходило возразить супруге, послушно взялся за ложку. Он был похож на грустного шимпанзе. Морщинистое лицо выражало полную покорность судьбе.
Я сидела рядом с Катькой, прихлебывала восхитительно вкусный борщ и думала о том, что делать дальше. Операция «Фотографии» ничего не дала. На барахолке Ванду не видели. У Моралеса она не появлялась неделю, у Стеллы – и того больше. Осадчий уверяет, что ни в каких сводках имя Ванды не обнаружено. Через стол я посмотрела на Яшку. Он ответил тяжелым взглядом, отвернулся. Я понимала, о чем он думает. И отгородиться от этого было уже нельзя. Георгий Барсадзе. Только он.
В прихожей оглушительно хлопнула дверь. Взвизгнула вешалка от брошенной на нее куртки. Кто-то споткнулся о доски на полу, вполголоса выругался. Ломающийся мальчишеский басок посоветовал:
– Глаза разуй, чурка…
Бесы переглянулись.
– Владимир! – грозно провозгласила Мама-шеф. – Я тебя пустила на полчаса, а тебя нет три часа! Где картошка?
Вместо ответа раздалось разудалое насвистывание: «Не жди меня, мама», и на пороге кухни появилось юное растрепанное существо с улыбкой до ушей. Оно важно продефилировало по кухне, бросило за плиту авоську с картошкой, вытерло нос кулаком и полезло пальцами в сковородку.
– Ой, котлетка! Две!
– Руки помой, свинтус… – горестно сказала тетя Маша. – Ни одна тюрьма тебя не примет, честное слово. Кто там с тобой? Пусть за стол садится. Катька, наливай еще борща.
Вовка пальцем протолкнул котлету поглубже в рот и повернулся к старшему брату. Его веснушчатая рожица сияла.
– Васильич, я его привел!
– Это кого? – недоверчиво спросил Яшка.
– Марата. – Вовку распирало от гордости. На двойняшек он покосился с невероятным презрением и жестом Цезаря указал в сторону прихожей: – Он Вандке ширню сплавлял! На нашей барахолке!
Несколько секунд кухня тети Маши напоминала немую сцену из «Ревизора». Катька застыла у плиты с открытым ртом, держа перед собой половник. На лицах двойняшек смущение мешалось с недоверием. Первым пришел в себя Яшка. Он покряхтел, усаживаясь посолиднее, отодвинул пустую тарелку и приказал:
– Зови.
Вовка метнулся в прихожую. Через минуту на кухню бочком вошел Марат Нигматулин, с которым мы вместе учились в школе.
– Здрасьте… – испуганно поздоровался он. Черные раскосые глаза скользнули по присутствующим, остановились на мне. – О, Лапкина, привет…
– Привет, – ответила я, но Марат уже не видел меня. Они с Яшкой с подозрением рассматривали друг друга. Наконец Бес встал. Он был выше Нигматулина на две головы. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
Марат прижался к стене. Сглотнув, прошептал:
– Бес, сукой буду, ничего не делал! Ничего, клянусь!
– Я тебя на барахолку пустил? – задумчиво спросил Яшка. – Я тебе, падла кривоногая, льготу по
